Сергей Гуськов - Пути и перепутья

С чего это от встреч с Хаперским будто чесоточный зуд меня преследует? Все мельчает вокруг, двоится, троится, выглядит чем-то копошащимся, дремучим, суетным? И будто не жизнь вокруг с ее глубинными, вполне логичными законами, а сплошной хаос и фарс, где все допустимо и понимаемо так и эдак, как кому заблагорассудится… С тяжелой душой пошел я на это собрание.

Оно именовалось «открытым комсомольским», но в просторный красный уголок, который в обеденный перерыв заменял столовую — вдоль стен тянулись длинные скамейки со столиками, а в одном углу виднелось окно раздачи пищи, — изрядно набилось и пожилых рабочих. Захар Оглоблин, подсевший к Щербатому, помахал мне кепкой. Сидели и на скамейках, и на столах, и на стульях, стоящих рядами напротив небольшой, ярко освещенной сцены.

— Человек двести… — сказал кто-то неподалеку от меня. — Не помню, когда так собирались.

— Считай, вся первая смена.

— А чье заявление будут обсуждать? О чем?

— Говорят, какая-то жалоба, вроде бы на начальство.

— На них жаловаться, что против ветра плевать… Пошло-поехало — все в том же духе, лишь бы языками чесать…

А слышит ли это Олег?.. Я быстро нашел взглядом его высокую фигуру, и острое чувство опасной его беззащитности перед множеством этих усталых после долгой смены и даже раздраженных людей защемило во мне. Со впалыми щеками — видно, с утра не ел, — похлопывая трубочкой бумаг по ладони, он расхаживал у всех на виду перед сценой и, глядя, как заполняется зал, громко поторапливал:

— Рассаживайтесь, рассаживайтесь! Побыстрее, товарищи! Время бежит…

И будто невдомек ему, что каждый норовит сесть подальше, чтобы быть сбоку припека, или артельно, обособленной от других группкой, и что он, Олег, уже под прицелом десятков ему незнакомых глаз, и уже со всех сторон закипают о нем пересуды.

— Кто это длинноногий-то?

— Новый секретарь комитета.

— Новый, старый — все равно толку не будет. Собрали для галочки. Говорильня одна.

— Верно, я на огороде собирался повкалывать, а тут сиди, прей…

— Это брат Зойки Пролеткиной, в поликлинике которая. Только демобилизовался…

— Моряк, что ли?

— Ха!.. Сухопутный! Из авиации вроде…

— Зойкин брат? Так это он?

— Надин дружок — он…

— Ну и дружок… Надул девке пузо, а теперь — я не я… Слышали, как Надька в инструменталке из-за него рыдала?

Этот злой голос я узнаю — говорит мастер Гремячкин. Начинается, значит, «спектакль», предсказанный Хаперским!

— Зарыдаешь!..

— А разве она в положении?

— А ты не знала? Четвертый месяц… Иначе с чего бы реветь?

— Шишкой заделался, вот и куражится! — грубо припечатывает кто-то. — У нас это запросто!

— Шум поднять надо! — это опять Гремячкин. — Чтоб на пушечный выстрел к цеху таких не допускали!

А Олег все ходит, привлекая к себе внимание, приглашает:

— Рассаживайтесь, товарищи, рассаживайтесь…

«Эх, Олег, Олег! Зачем же лезть на рожон? В тебе заложено столько хорошего, доброго, чтобы жизнь свою сделать цельной, гордой и чистой, а ты, как на людском базаре, размениваешь ее в сомнительных хлопотах, ставишь себя в зависимость от этих усталых, озабоченных каждый своим, а то и падких на сплетню, несправедливых людей. Рассматривают как в микроскоп, острят о тебя языки и, кажется, только того и ждут, чтобы задеть посильней».

Вошел Ковригин, за ним ринулись курильщики. Начальник цеха чуть не столкнулся с Олегом, но сделал вид, что не знаком с ним, и, пройдя на сцену, сел, как хозяин, за стол. Дюралевой расческой махнул по остаткам волос, обдунул ее, сунул в нагрудный карман френча. Спросил потерянно стоявшего за столом паренька — ремесленника, видимо, Надиного заместителя:

— Ну? Чего не начинаете? Что у них там за заявление?

Ковригин вальяжно откинулся к спинке стула и тяжелым взглядом повел по рядам. Я не заметил, когда появился Хаперский. Он стоял в простенке и, поигрывая цепочкой, кому-то улыбался.

— Можно начинать, товарищ Пролеткин, — робко пригласил Олега паренек из-за стола.

— А ты избери президиум, — подсказал Олег, присев в сторонке. — Собрание важное, нужен протокол.

И тут заработало окружение мастера Гремячкина:

— Зачем протокол?! — выкрикнул кто-то. — Начинай!..

— Это на него протокол надо! Да в милицию… Чтоб девчонок не портил! — выкрикнул и сам Гремячкин, прячась за чьей-то широкой спиной.

Олег поднялся, насупясь, посмотрел вокруг, на скулах вздулись желваки. Он, может, думал, что остепенит крикунов, но из стана Гремячкина снова раздалось:

— Учить нас пришел, а с самого бы портки снять да высечь!

Олег будто дара речи лишился. Только перевел взгляд с Хаперского, который в ответ лишь передернул плечами, на начальника цеха — не поможет ли?.. А Ковригин отвалился на стуле, как за веселым застольем, и улыбнулся Гремячкину:

— Это ты про историю с комсоргом нашим Топорковой?.. Некрасивая история!..

Зал притих. Олег промокнул рукавом выступившую на лбу испарину, негромко проговорил:

— Да, меня предупреждали, что тут вроде бы не коллектив, а толпа, что могут выкинуть и такое… Я не поверил… — И вдруг он возвысил голос: — Я и сейчас не верю, чтобы кто-нибудь принял эту сплетню всерьез… Даже мастер Гремячкин! И вы, — Олег круто повернулся к Ковригину, — товарищ начальник цеха!.. Значит, это…

— Подлость это, Олег! Провокация! — раздался отчаянный девчоночий вскрик, и в рядах поднялась высокая девушка со знакомыми светлыми кудряшками. — Я вот что скажу!.. Последнее это занятие лезть в чужие сердца! Да, мне обидно за Надю, знаю, как всю войну ждала Олега, то есть товарища Пролеткина. Но я и его знаю — по пионерлагерю, по школе — как комсомольского секретаря… Что их разлучило, не знаю, но и спрашивать не смею. Это их личное дело.

— Нет, почему же, Катя? — Олег махом вскочил на сцену. — Я готов! Пусть спрашивают, у кого стыда нет… Ну? Пожалуйста…

Наклонясь к залу, Олег выждал с минуту, потом еще раз промокнул лоб и, словно вспомнив прощание с Надей, сказал:

— Счастье — каждому свое. И почему людей то магнитом тянет друг к другу, то разлучает, объяснить не берусь, разум тут не подсказчик. Одно лишь могу заявить, как на духу: Надю я никогда и ни в чем не обманывал… Слышите, мастер Гремячкин? — крикнул он через зал. — Не прячьтесь!.. Я даже вас обманывать не могу!..

Раздался резкий скрежет стула — Ковригин поднялся, бросил оробевшему пареньку:

— Кончится эта лекция… про любовь, кликни меня…

— Про любовь?! Постойте! — спохватился Олег. — Если бы про любовь! А тут как раз про нелюбовь — к людям! К порядочности!.. И потом, меня спросили, я объяснил. Теперь начнем собрание. — И он повернулся к пареньку у стола: — Избирай президиум!

— Пролеткина! — резануло в зале.