Сергей Гуськов - Пути и перепутья

Высокий, с сухим костистым лицом, с тонкой дужкой пенсне над переносьем он говорил, скосив глаза в сторону, почти не размыкая губ. Длинная золотая цепь на вислом, оттянувшем жилет животе вздрагивала при каждом слове.

В словах этих, вроде бы уверенных, четких, был какой-то опасный изъян, Иван сразу уловил это, но догадался, в чем дело, уже после того, как директор умолк, а тишина в цеху еще не растаяла:

— Постойте! Как же так? Есть металл! Целый состав в магазины сгружен!

Он не думал кричать и даже голоса своего не услышал. Он только припомнил, что день назад посылал его мастер разгружать платформы с металлом… А вышло, что взорвал тишину.

— Нас надувают, товарищи!

Иван не поверил сначала, что этот сильный и хлесткий голос, сразу берущий за душу, идет от столь тщедушного на вид человека со светлой, клином подстриженной бородкой, чуть вздернутой кверху. Но этот узкоплечий человек с высокой и тоже клинообразной шевелюрой то приподнимался на носках, то опускался и, сжав кулаки, натужно и мерно бросал в толпу горячие, как раскаленные угли, слова:

— Тариф — не выдумка… Союз металлистов Питера уже отвоевал его у заводчиков. Я привез этот тариф сам, а с ним революционный привет питерских рабочих и наказ не поддаваться на провокации хозяев. Нас пугают локаутом, а это — голод и нищета. Не поддадимся! Большевики давно говорят о рабочем контроле над производством. Он нам — как воздух! И наш ответ директору — комиссия для проверки финансов и фондов завода! И если дирекция не обеспечит работу цехов, мы найдем, кому управлять заводом!

Комиссию создали тут же. В нее от механического цеха под горячую руку крикнули и Ивана. Он пальцем о палец не ударил в этой комиссии, однако его невольная «речь» обошлась ему дорого.

У директора уплывала власть из рук. Его лишили даже права уволить кого-нибудь без согласия завкома. И угрозу остановить завод директор не посмел осуществить, надеясь заморозить новый тариф в «примирительных камерах», созданных согласно закону из равного числа рабочих и администраторов. Все шло еще, как в игре «перетягивание каната», где силы сторон примерно одинаковы. Но один невыбитый козырь у директора все-таки оставался. Через военного комиссара он мог отправлять неугодных рабочих на фронт. Тут и завком был бессилен.

Так Иван и попал в запасной полк, расквартированный в их городе, чтобы, малость пообвыкнув, следовать на фронт. Полк жил теми же жаркими митингами, охотой за пропитанием и изнывал от вшей. К тому же заводские большевики, надев шинели вместе с Иваном, сразу начали агитацию против войны и отправки солдат в окопы. Они-то и привели на митинг того оратора-бородача, которого Иван видел в цеху. Полк выходил из подчинения офицерам.

Ивана все это мучило. Он не понимал, как можно прекратить войну, если немцы не разбиты и, брось фронт, заполонят всю Россию, и непонятность эта угнетала его. Хотелось дела, определенности. Он готов был отправиться на фронт. Но полк, кроме винтовок для караульной службы, почти не имел оружия. Возможно, его просто прятали от ненадежных солдат. За полгода Иван только раз побывал на стрельбище, где досталось по три патрона на брата. Ходить в караул, побыть хотя бы часовым в желанном одиночестве стало для Ивана единственной отрадой.

Но он не знал, что эта лютая ночь настолько измотает его муторно воющим ветром, который выдувал из него не только тепло, но и способность думать, так и эдак перетасовывать пережитое. И гадать не гадал о том, что памятью его завладеет Вера. И, само собой, убегая от человека, поломавшего его судьбу, он и не предполагал, что в эту ночь столкнется с ним лицом к лицу.

К рассвету Ивана стали донимать вши. Кожа зудела и пузырилась, как опаленная. Он скинул наземь тулуп, надеясь пронять мучителей холодом, и принялся ходить вокруг склада, охлопывая себя руками, как в бане веником.

Взбодрился, когда в рабочей слободке проснулись голодные псы. Значит, затапливают печи хозяйки, хотя до заводского гудка еще далеко. Тьма уже таяла. За складом на гребне оврага обозначился обтерханный ветром куст, следом зачернела в полусотне шагов от него кладбищенская стена. Над старыми липами хрипловато закаркали вороны. Жизнь возвращалась — пестрая, суетная, а Ивана вдруг неодолимо повело в дрему. На грани яви и сна он и почувствовал опасность.

Сначала ветер донес до него тонкий, пронизывающий до нутра запах курева: не папироса и не махра — забористый самосад. От двух затяжек такого взбодрится душа. А потом услышал Иван голоса и торопливые шаги — кто-то спешил через кладбище к пролому в стене.

«Могильщики, — догадался Иван. — Кому-нибудь вечный дом готовить». Он опустил винтовку стальной пятой на носок и начал соображать, как бы разжиться у них табачком на закрутку. Посчитал за удачу, что три тени, одна за другой, зачем-то вынырнули из пролома: осталось только попросить закурить. Но когда, чуть помешкав, незнакомцы ходко двинулись на него, он суматошно упал на тулуп и клацнул затвором.

— Стой! Кто идет? Стрелять буду! — крикнул Иван на пробу и тут заорал истошно, не помня себя, увидев, что трое сбились с шага, но не подчинились: — Сто-ой! Туды-то тебя растуды! Руки вверх! Стреляю!

Он никогда раньше не матерился. Кажется, вся тяжелая брань, что носилась вокруг все его двадцать пять лет, слилась в это ругательство. И был его крик все равно что выстрел, потому что трое, взлетев на взгорок, шагах в тридцати от Ивана, застыли как вкопанные под мушкой его ружья, соединились в один причудливый силуэт.

— Идет председатель Совета рабочих и солдатских депутатов Першин, — с расстановкой отчеканил средний из них чистым, удивительно знакомым голосом.

— Руки! — Иван дернул стволом в сторону его соседа, прикидывая, как успеть перевести мушку и на другого, который тоже руки поднимать не торопился. Но средний — в шляпе — что-то буркнул, и все шесть рук вытянулись над головами.

«Теперь — кругом! Шагом марш!» — соображал Иван, однако что-то мешало ему подать новую команду. Еще дымил, как назло, у кого-то в поднятой руке окурок, и будто задымились вдруг в его сознании четкие слова, оброненные странно знакомым голосом. «Председатель!.. — пытался подмять их Иван. — Ишь ты!.. Да хоть бы царь! Мне-то что!» Он заставил себя прицелиться в грудь председателю, слегка оторвался от ложи, чтобы подать команду, и вдруг, вглядевшись, увидел: да это ж тот, кто в цехе на митинге поддержал его, тот, о ком уже третий день судачили в казармах солдаты, — человек с острой вздернутой бородкой и сам весь какой-то заостренный — словом, «рашпиль».

— Товарищ! — Председатель поспешил воспользоваться паузой. — У меня телеграмма! Из Питера! Власть перешла к Советам! Временное правительство свергнуто! Мы пришли за оружием!