Арнольд Каштанов - Заводской район

На линии блока она увидела наконец Важника. Он, насупившись, слушал мастера. Женщины сбрасывали стержни с рольганга в дро­билку. Важник заметил Тоню, но не повернулся к ней. Она подошла и спросила тихо:

— Что случилось?

— Тихая гавань,— сказал он.

И потом начал кричать. Он первый раз кричал на нее. Тоне ста­ло страшно, и оцепенение ее прошло, разозлилась на себя за свой страх.

— Хватит,— сказала она.— Что ты хочешь?

— Так работать нельзя! Нечего тут, понимаешь...

— Хорошо. Я напишу заявление.

Он замер, не нашелся сразу, что ответить, а Тоня не стала ждать. Повернулась и быстро пошла к цеховым воротам.

В эту минуту и потом, когда она шла по шумным улицам и когда открывала дверь своей пустой квартиры, ей все было безразлично. Посреди комнаты стояла закрытая тряпками тахта, тряпки — в заду­белых пятнах побелки. Тоня упала на них, спрятала лицо в ладони. Она лежала долго. Наверно, задремала, и ей привиделся кошмар. Она вскрикнула, но показалось ей, что она услышала не свой крик, а го­лосок Оли: «Мама!» Она вскочила и с облегчением оттого, что все ей только привиделось, опустилась на тахту. И тут все вспомнила. Тем­нело. Она лежала неподвижно. Кошмар опять обволакивал сознание, в нем мешались Оля, Шемчак и Степан. Тоня сопротивлялась, ей ка­залось, что она победила кошмар, но победил он и внушал ей, что жизнь оторвала ее от всего любимого в прошлом и навсегда остави­ла одну. А в будущем ничего не хотелось, потому что в будущем она могла любить только прошлое. У двери звонили. Она слышала звонок, и звонок, как весь мир, был сейчас для нее чужим и не нуж­но было его замечать и думать о нем.

Вечером Аркадию позвонила из Крыма мать. Четверть часа рас­спрашивала, что и где он ест.

— Передай Тонюшке, Оленька уже совсем здоровенькая, ждет маму! Алло, слышишь? Тони никогда нет дома, мы не можем до нее дозвониться! Как она там?

Он солгал, что видит ее ежедневно. Тут же позвонил Тоне, теле­фон не ответил.

Впереди был долгий вечер. Аня научила его сидеть на балконе и смотреть в окна соседнего дома. Скоро стемнеет и они зажгутся...

Они с Аней не звонили друг другу. Это молчание и было их объяс­нением. Какое-то время он чувствовал себя виноватым. Как почти всякий мужчина, он переоценивал свое место в жизни женщины.

Зажглось первое окно — кухня. Кухни зажигаются первыми и га­снут последними. Жизнь, если наблюдать через окно, во всех квар­тирах похожа. Появилось искушение позвонить Ане. Она бы сказала: «Приветик! Куда ты пропал?» Может быть, даже сказала бы: «А я как раз только что решила тебе звонить». Она бы сумела найти нуж­ную интонацию, как будто ничего не значило его молчание с самой свадьбы молодого Грачева. Что бы он ответил? «А я не пропал. Разве ты не знаешь, что я не могу пропасть? Я всегда с тобой, Аннушка». Это была бы подленькая ложь. Он понимает: сейчас, после молчания, его звонок значил бы больше, чем он хотел. Подло из-за каприза на­чинать все сначала.

Телефон притягивал, и Аркадий ушел из дому, чтобы не поддать­ся искушению. Аня бы рассмеялась: «А знаешь, меня это устраивает. А тебя?» «А меня? Ох, как бы меня устроило, если бы было так...» Становилось душно. Ночью будет гроза. Аня грозы боится. Аня его не любит. Почему, собственно, его надо любить? Хороший па­рень, и только.

Он ходил по улицам и оказался перед домом Тони. Вспомнил про звонок матери и решил зайти. Тоня обрадуется весточке об Ольке, и они отлично поболтают...

Он долго звонил у двери. Наконец Тоня открыла. Она стояла в темноте, он не видел ее лица.

— А-а,— сказала она.— Проходи.

— А я уж думал...— Он заметил на ней плащ.— Ты уходишь?

— Нет. Заходи же... Я сейчас...

Тоня торопливо скрылась в ванной. Он прошел в комнату, сел на тахту, на которой она только что лежала. Услышал всхлипывания в ванной и тут же заглушивший их звук льющейся воды. Он долго ждал. Дверь из ванной открылась, и комната слабо осветилась отраженным светом. Тоня сняла в прихожей шелестящий нейлоновый плащ, про­шла в комнату, спросила вяло:

— Как у тебя дела?

— Отлично! — От неловкости он заговорил слишком оживлен­но.— Привет тебе от Ольки. Только что мама звонила...

— Чай будешь?..

Она вдруг рванулась в прихожую.

— Да не бегай ты! — крикнул он.— Плачь здесь.

Тоня прижалась лбом к дверному косяку и заплакала.

— Слушай,— сказал он.— Я тебе помочь не могу?

Она опять убежала в ванную.

— Черт знает что такое,— виновато сказала, появившись.— Чай будешь пить?

— Давай,— сказал он.

— Если не хочешь, так не надо.

— Нет уж давай.

Аркадий слушал, как Тоня звякала в кухне посудой, и гадал, что же с ней произошло. Она принесла две чашки, поставила на табу­ретку перед тахтой, села с ним рядом и сказала:

— С завода меня выгоняют. Конечно, мне немного обидно.

Потянулась к чашке, увидела, что рука дрожит, и опустила ее.

Аркадий положил ладонь на эту руку, и Тоня привалилась лбом к его плечу, заплакала:

— Ч-черт... Мне плохо... Так плохо, Аркадий... Ч-черт...

Всхлипывая, бессвязно рассказывала, как струсил и накричал на нее Важник. Она не хочет, не может больше работать, ей никогда дочку не отдадут, да и не нужна она Оле, конечно, девочке лучше с дедом и бабушкой, а с ней, Тоней, всем плохо... Она рассказывала про японский халатик и дорогое белье, которыми пыталась удержать Степана, и как ей сейчас стыдно все вспомнить. Зачем она, дура, сорвалась тогда, все бы и сейчас было хорошо... Но сейчас ей и Сте­пан не нужен, ей ничего не нужно, но почему ей всегда так не везет, она ведь так старается, ей так мало было нужно всегда... Кто в цехе выдерживал столько лет? Все уходили в отделы и институты, на чи­стую работу, а ей разве приятны грязь и ругань? Она же музыкаль­ную школу окончила, а теперь она скучная, старая, отупела и огру­бела, конечно, она никому не нужна... Аркадий ведь должен помнить, она не такой была...

Он сидел в неудобной позе, боялся пошевелиться. Он не мог най­ти ни одного слова для нее и страдал из-за своей бесполезности.

Тоня поднялась.

— Я новый чай сделаю. Попьем на кухне.

Он не спешил идта за ней, давал ей время успокоиться. Тоня по­звала. Теперь она стыдилась своей слабости и отворачивалась.

— Ну вот,— сказала. — Это ты виноват. Господи, как я распусти­лась. Надо было тебе прикрикнуть.

— Хочешь, я с Грачевым поговорю? Или отец ему позвонит.

— Ай, Аркадий..

— Если я поговорю, Важник тебе ничего не сделает.

— Да разве в этом дело! Я... Ай, да что об этом говорить.

Она боялась опять заплакать, и он, понимая это, тоже молчал. Они сидели за столиком между раковиной и газовой плитой, молча пили чай. Тоня задумалась и забыла про Аркадия. Потом спохвати­лась, взглянула на часы.

— Поздно как. Ты уходи.