Михаил Никулин - Повести наших дней

— Вы какого пассажира вчера в кузове машины доставили в Ольховые Выселки?

Ефрейтор Напалков сделал большие глаза, мальчишеское лицо его побледнело, яснее проступили веснушки на носу и под светлыми ресницами.

— Товарищ старшина, — истово заговорил Напалков, — никакого такого пассажира в Ольховые Выселки мы не доставляли… Шофер, чего ж молчишь?.. Подтверди!

— Не доставляли, товарищ старшина, — сказал шофер.

Старшина повернулся к Огрызкову:

— Расскажи-ка, кого ты вчера около родника видел в кузове машины?

Огрызков рассказал.

— А вы не заметили, какая на нем обмундировка? — спросил шофер.

— На нем черная стеганка, темная сумка на манер ранца, кирзовые сапоги с короткими голенищами… — перечислял Огрызков.

Шофер, настораживая взгляд, спросил:

— А почему про его шапку ничего не говорите?

Тит Ефимович невесело усмехнулся:

— Да я тебе, мил человек военный, могу рассказать и про нитки, какими ушиты отвороты на его треухе.

Шофер повернулся к Напалкову:

— Ты понял, что это именно он выпрыгнул из кузова в терновые кусты. Выпрыгнул… прямо так, как с крутого яра в воду! — Теперь он повернулся к старшине: — А мы подумали, что он хотел на ходу вскочить в кузов и его отбросило в терновые кусты… А вышло совсем по-другому.

— По-другому, — растерянно проговорил ефрейтор Напалков.

Старшина осуждающе заметил:

— Хорошо хоть то, что своего пассажира не доставили в самые Ольховые Выселки… Видать, он не захотел туда… Тит Ефимович, ты его нутро знаешь в деталях. Тебе и разгадывать, почему он не побоялся свою козлиную бородку в клочья изорвать о колючие ветки терна?

— Мне, — согласился Огрызков.

Из-за грузовика позвал инженер:

— Товарищ старшина, поехали мостки укреплять!

— Поехали. А с тобой, Напалков, поговорим особо. Пошли.

Через минуту-другую около запертого на замок шалаша никого уже не было.

Старшина Иван Токин, ефрейтор Напалков, Тит Огрызков целыми днями трудились, укрепляя мостки. Они вырубали кустарники, которые с боков теснили проселок, мешая широкому движению. Наезжал к ним инженер в военном обмундировании. Вместе с ним шофер обычно привозил два-три пожилых человека с топорами, пилами…

Справляясь на отдельных участках с дорожными работами, они продвигались на запад и на запад.

Дни выдались светлые, с росной прохладой по утрам и вечерам. Полуденное солнце набиралось осенней хрустальной белизной. В такие дни обычно завязывались и воздушные бои, и пушки неумолчно состязались в силе меткости огня… Но вот уже третьи сутки синеву неба не бороздят самолеты, не рябит его белизной разрывов зенитная артиллерия. И там, за темной грядой далекого леса, крепко прижилась мертвая тишина. И в общении Огрызкова и старшины установилось крепкое безмолвие. Работают — молчат… Работают — молчат… И только по делу изредка обмолвятся словом-двумя — и опять молчаливая работа.

Солнце сильно склонилось к западу, когда к участку, где они целый день трудились над расширением проселка, освобождали его обочины от зарослей шиповника и низких кустов ежевичника, подъехал их грузовик. Из кабины инженер позвал:

— Кто со мной?

Ефрейтор Напалков вопрошающе взглянул на старшину. Тот понял его и сказал:

— Нет-нет! Этот раз, Напалков, мне надо поехать, а не тебе!

…Из этой поездки старшина вернулся на участок на следующее утро. Вернулся такой же замкнутый, с узкой наклейкой на щеке. Заметив, что Огрызков, расстелив полотенце на побуревшем гусятнике, собрался бриться, озабоченно остановил его:

— А вот этого, может, совсем не надо делать.

— Иван, не привык я к колючкам на щеках, — усмехнулся Огрызков.

— Поговорить нам надо, Тит Ефимович… После разговора, может, ясней станет — бриться тебе или отращивать бороду.

Ефрейтор Напалков на грузовике с тремя рабочими в штатской одежде уехал расставлять по проселку указатели движения. Разговору старшины с Огрызковым ни от кого не было помехи.

— Тит Ефимович, ездил я отчитаться о нашей работе… о подготовке более безопасного пути на особый случай… После нашел время поговорить с теми, от кого зависит дальнейший порядок твоей жизни. О нашем «сражении» с Альбертом Тинке знают, и даже в подробностях. Значит, те, кому мы сдали «гитлеренка», в точности передали наш рассказ.

— Почему ты, Иван, думаешь, что в точности?

— А хотя бы потому, что старший из них весело сказал мне: «А твой соратник, по фамилии Огрызков, что действовал лопатой, надежный человек!..» Поинтересовались тобой поподробней. Рассказал им все, что знал о тебе… С моих слов ты им еще больше понравился.

— Спасибо, спасибо, Иван, — в смущении покачал головой Огрызков.

— Оба согласились, — продолжал разговор старшина, — такого человека оставить пока в моем распоряжении. Сказал им о твоем горячем желании побывать на правом берегу, в родных местах. Объяснил, что у тебя есть особые на то причины… Слушали внимательно, а потом один за другим сказали, что, дескать, об этом, товарищ старшина, говорить рано…

В этом месте старшина прервал разговор и присмотрелся к Огрызкову, чтобы разгадать по лицу, как он отнесся к его последним словам. И вдруг закричал Огрызкову, как глухому, закричал ему злобно:

— Не вздумай мне осуждать их! Они имеют право думать, каким ты был! Где ты был?.. Они должны поверить, что ты стал другим!

Огрызков потемнел в лице:

— Ты, старшина Иван Токин, не кричи на меня! К твоему сведению, я отбыл наказание! Мало того, я сам осудил себя!..

Старшина попытался остановить Огрызкова:

— Ты, может, считаешь, что тебе за все это надо дать орден?

— Считаю, что если я, Тит Огрызков, своими делами и словами не заслуживаю упрека, то со мной надо разговаривать без намеков и без крика. А насчет того, «где я был», — скажу, что там тоже были люди, были и те, кого трудно назвать людьми… Между ними нашелся и тот, кто мне помыслы повернул на широкую дорогу… Ты, старшина, показался мне похожим на того человека. Ты со вниманием присматривался, что и как я делаю, правильно рассуждал обо мне. И я с добрым сердцем думал о тебе. И мне легко было подчиняться всякому твоему слову. Я однажды только вышел из твоего повиновения: когда ударил лопатой Альберта Тинке сильнее, чем надо было… Так в этом деле нет моей вины. Я спасал тебя. У меня не было времени рассуждать… Мы вместе спасали…

Огрызков, не привыкший к таким волнениям и так долго говорить, сделал невольную передышку… Старшина, слушавший его с поникшей головой и с тем вниманием, когда другое в мире кажется несущественным, не поднимая головы, сказал:

— Ну, говори же! Ты сказал, что «мы вместе спасали», говори дальше, кого ж мы спасали?

— Не знал я, Иван, что ты такой недогадливый, — не сразу и уже незапальчиво сказал Огрызков и глуше добавил: — Я был уверен, что мы с тобой спасали матушку-землю и людей, тех самых, каких она вскормила и вспоила.