Михаил Никулин - Повести наших дней

Василий Васильевич колебался: идти в колхоз или нет?.. По правде говоря, не очень хотелось в колхоз… Дело новое, как сложится жизнь в колхозе — в тумане не видно… Очень хорошо помнит, что после раздумий в колхоз записывались хлебопашцы достойные, умелые труженики. Василий Васильевич все видел, все слышал… вздыхал и молчал. Против колхоза не обмолвился ни одним словом. Чаще, чем обычно, приходили ему на ум слова: вольному — воля. Но, увидев на очередном собрании в президиуме и Ваньку Зайцева, в негодовании громко заявил:

— В колхоз ни за что не пойду! И другим даю совет пойти! Раз Ванька Зайцев, а по теперешнему времени Иван Панфилович Зайцев, пошел на возвышение — нам не ждать хорошего!

За открытую агитацию против колхоза Василия Васильевича Зотова осудили, но не строго, а когда лучше поняли, какая цена «колхозному устроителю» Ваньке Зайцеву, по заявлению колхозников, тех самых, которые знали Василия Васильевича с хорошей стороны, суд пересмотрел дело и освободил его.

По дороге домой в вагоне Василий Васильевич встретился с земляками, которые давно переселились с Верхнего Дона в город Сальск. Земляки дали ему совет ехать с ними на жительство в Сальск. Намекнули ему, что в хуторе еще найдутся такие, что будут косо глядеть на него. Обещали сразу устроить на работу.

Василий Васильевич подумал — и согласился ехать в Сальск. Потом к нему приехали туда жена и дочь… Жили, работали, а душа все ж тосковала по родным местам. Особенно стали скучать по ним, когда дочка подросла и вышла замуж и муж увез ее на Кубань.

— Ночами нам, с моей Ольгой Алексеевной, не спалось. Только у нас и разговора: «Тут и небо не такое, как у нас. Тут и звездочки какие-то тускленькие… И дыханию нет воли, чтобы поглубже… побольше набрать воздуха…»

Рассказ Василий Васильевич прервал только затем, чтобы оглядеться, а убедившись, что опасного нет ни позади, ни по сторонам, продолжал:

— А нахлынули оравы фашистов — нам с Ольгой Алексеевной показалось, что мы на голом месте и в чем мать родила. Знали мы, что и в наших родных местах землю фашисты топчут. А все же думалось: там будет легче. Утешались, что если под «ихними» пулями положена нам смерть, то лежать будем в своей земле, рядом с отцами и матерями, рядом с дедами и бабками… Мы знали, что в бывшем нашем флигеле до войны разместилась контора МТС… Мы опасались, как бы не подумали наши земляки: «Фашистская власть нагрянула, и Зотовы заявились, чтобы обосноваться в своем старом гнезде». Мысли об этом здорово тревожили нас обоих. Но моя Ольга Алексеевна первая вооружилась против них и против меня. Щукой лютой набросилась: «А может, ты, Василий Васильевич, скрытно мечтаешь получить от фашистов флигелек и подворье?.. Молчишь, посапываешь, а думаешь вон о чем?!» Пытаюсь ее унять — она не хочет и слышать. Свое твердит: «Я и глядеть не стану на твой флигель!.. Мне нужны люди те, что из памяти не ушли и не уйдут! Хочу быть рядом с ними! Хочу разговаривать с ними! Нам есть о чем вспомнить!.. А будет охота песню заиграть с прежними товарками — заиграем! Я еще не разучилась их играть!.. А жить буду у сестры. Совсем хорошо будет, если уцелела их летняя кухонька, что около терновых кустов. Одна комнатка и коридорчик. А мне больше и не надо…» Говорит так, а сама чемодан укладывает в дорогу. Тут в душе моей все обернулось в тревожную радость. Кидаюсь я к ней, обнимаю и спрашиваю: «Ольга, а может быть, в той кухоньке, в той маленькой комнатке, и мне рядом с тобой найдется местечко?!» А она мне: «Васька, дурачок, почему ж ты не спешил такое сказать мне? Опоздай ты со своими словами еще на две-три секунды — я тебя по морде так бы огрела, всю жизнь помнил бы!..» И оба поплакали немного.

…Через десяток дней трудными путями Василий Васильевич и Ольга Алексеевна Зотовы добрались до родного хутора и поселились у сестры Ольги Алексеевны, в той самой кухоньке, которая, на их счастье, по-прежнему стояла около терновых кустов. Жизнь в хуторе затихла в надежде и ожидании лучшего. Фашистских солдат и офицеров осталось немного. До хуторян из разных источников доходили слухи, что за Доном, туда, дальше на восток, ближе к Волге, шли ожесточенные бои. Фашисты несли большие потери. Из своего тыла они забирали на фронт всех, кого могли забрать. Фашистов становилось меньше в хуторе и потому, что все дворы они уже обобрали. Казачки, из тех, что даже в горькие часы жизни умеют сказать острое слово, шутили:

— Фрицы облегчили нам жизнь. Такая она тихая да беззаботная теперь стала. Во дворах гуси не кагакают, утки не крякают, поросята не южат. Кормить и ухаживать за ними не надо. Спи себе на здоровье. Перележал бок — переворачивайся на другой.

С особой жадностью фрицы охотились по дворам за «яйками». Одна из хуторянок вспоминала об этом:

— Повадился ко мне один из них за «яйками». Все запасы мои пожрал. А курочек другие подчистили. Одна курочка все-таки осталась. Характером — настойчивая. Пришло ей в голову в хате под лавкой класть яйца. И нигде больше. Я решето с соломой поставила туда. Понравилось ей… Как-то фриц заметил курочку под лавкой. Засмеялся. Дождался, пока она управилась со своим делом, и забрал еще горяченькое яйцо. Скоро он же унес и курочку. Несколько дней не появлялся. Потом пришел, и не один, а с молодым переводчиком, тоже фрицем. И опять ко мне с теми же словами: «Фрау, яйки!» Взяло меня зло. Говорю ему: «Приходи за яйцом завтра… Я вместо курицы сяду в решето и сама снесу тебе яйцо! Вот этим местом снесу!» — похлопала себя. Он без переводчика понял. Развернулся и трахнул меня по морде. Еле удержалась на ногах. Тут уж я сказала не ему, а переводчику: «Ваша власть… А была бы моя — я б его так ударила… Он бы у меня не одно, а три яйца сразу снес». Переводчик застыдился. Не стал переводить, потащил моего обидчика за рукав. И все говорил ему: «Ком-ком, ком-ком…» Значит: пошли-пошли. И увел.

…Василий Васильевич и Ольга Алексеевна, ступив на землю отцов и дедов, ощутили большую радость оттого, что их друзья, и давние знакомые, и сами они ждали одного, думали об одном… И то, о чем они думали и чего ждали, было для них самым большим счастьем. При встречах хуторяне не говорили: «Здорово!», «Как дела?», «Куда идешь?» Эти слова потеряли свой обычный смысл. Их заменили слова ёмкие и нетерпеливые, хотя выговаривались они тихо, а то и шепотом: «Как там наши?!» И ответный, обнадеживающий шепот: «Бьются. Дай бог им, родненьким…»

Минула неделя. Василий Васильевич нашел подходящую по времени работу: решил окопать яблони и груши. Трудился с усердием, надеялся, ждал. Страшная тревога пришла к нему неожиданно. Он работал в саду, когда с переулка его позвал отдаленно знакомый мужской голос:

— Василий Зотов, ну-ка подойди ко мне!