Сергей Малашкин - Девушки

— Кто желает выступить? — спросил председатель сельсовета. — Прошу!

— Дайте мне сказать, Александр Денисович! — крикнула коренастая девушка с высокой грудью и крупным ртом на широком, скуластом лице.

— Просим, Лена, к столу! От стола всем слышно будет.

Лена поднялась и, запахнув короткое пальтишко, направилась к столу. Она стала возле Ольги и, касаясь локтем ее плеча, опустила глаза. Все смотрели на нее и ждали, что же она скажет.

— Вот я, девушки, проработала на болоте восемь сезонов, дня через три-четыре начну отрабатывать девятый. Хорошо, что я еще здоровая и могу зарабатывать. Но у нас имеются и такие на селе, которые, к примеру, проработали два десятка сезонов, потеряли здоровье на этой работе, а теперь больны — и никто ими не интересуется. Это, девушки, так! Правда! Сколько раз они обращались в торфяной трест, в Шатуру-то, и в другие учреждения, чтобы оказали им помощь — полечили бы их от болезни, помогли… Трест и другие учреждения не только не оказывают им помощи, а даже не удосужились ответить на их письма…

— Отвечать на письма у них не в моде! — крикнула худенькая черноглазая девушка в белой панамке.

— Это уж так заведено у начальников не отвечать, — продолжала Лена. — За примером нам, девушки, не надо ходить, мы можем указать на стахановку Лукерью Филипповну.

— Так, Лена! Лукерья все здоровье потеряла на болоте, восемнадцать знамен ее вот стоят, а про нее забыли! — поднявшись со скамейки, крикнула Ариша Протасова и указала на древки с красными знаменами.

— Ариша, помолчи! — оборвала Даша. — Уж ты-то не надорвешь пупок на болоте! Не ссылайся на Лукерью Филипповну, она не нуждается в твоей защите. Вот если бы ты была, как она и другие торфяницы, стахановкой, тогда бы другое дело!

— Так, так, девушки, — донеслось из последнего ряда. — Впрочем, я сама отвечу Елене и Протасовой.

Девушки встретили слова женщины громкими аплодисментами, возгласами:

— Просим, тетя Луша, просим!

Елена смутилась, покраснела и, махнув рукой, ушла на свое место.

От двери отошла широкоплечая женщина, ее большие серые глаза улыбались. Она медленно пробиралась между девушками, стоявшими в проходе. Ольга поднялась и предложила ей стул.

— Лукерья Филипповна, сядьте.

— Спасибо, Оленька, — тихо поблагодарила Ганьшина и ладонью по-матерински провела по ее щеке, — спасибо, родненькая.

Потом она, положив левую руку на спинку стула, выпрямилась и, передохнув, медленно, отрывисто, обдумывая каждое слово, стала говорить:

— Это верно, что я была больна, но я поправилась и не считаю себя инвалидом. Инвалидкой меня сделали Лена и Протасова. Для чего это они сделали? А для того только, чтобы, показывая на меня, мутить отсталых девушек. Болезнь, конечно, сильно напугала меня, тяжело я переживала эти дни. Главное же, девушки, тяжело было то, что я думала — болезнь затянется, задержит меня, опытную торфяницу, дома и я не попаду на заготовку топлива. Теперь я, товарищи, здорова, даже очень здорова. Я еду вместе с вами и в этом сезоне.

Лукерья Филипповна немного помолчала и продолжила:

— Отсюда вот только что говорила Лена. Она говорила обо мне, о том, что я, проработав четверть века на добыче торфа, заработала восемнадцать переходящих ударных знамен… и болезнь. Да, знамена я заработала со своей бригадой. Они и честь и слава моей бригады. А вот, Лена, что касается моего «ревматизма», вы лжете. Лжете в интересах лодырей и шкурников. Этим моим «ревматизмом» запугивать хотите девушек, еще не работавших на торфяных полях. Нехорошо, Лена! Я здорова и сильна, вызываю вас на соревнование.

— Лена и Аришка только танцевать здоровы! — крикнула из середины зала какая-то девушка.

— Что ж, я и в танцах посоревнуюсь с вами, — ответила под общий смех и дружные рукоплескания Лукерья Филипповна. — Пусть они выходят после собрания, посмотрим, кто кого перепляшет!

Когда смех и аплодисменты прекратились, Ганьшина продолжала:

— Еще сказала Лена, что я нуждаюсь, бедна. Правда, мне во время болезни было трудно, нуждалась. Но ведь в эти годы многие нуждаются. Разве в этом, девушки, сейчас дело? Не в этом. Дело в другом: сейчас мы, как никогда, обязаны отдать свои силы добыче торфа, дать больше, как можно больше топлива стране. Бедна ли я? Нет, я не бедна! Да и нет среди вас, девушки, бедных! Это я правду говорю, и вы поверите мне, если вдумаетесь в мои слова. Я за четверть века со своей бригадой немало дала государству торфа, особенно в первые годы войны с фашистами. Торф — мое и моих девушек богатство. Я со всей бригадой обогрела немало детей, стариков, тружеников. Добытый моей бригадой торф много дал стране танков, орудий, самолетов и снарядов. Уверяю вас, девушки, очень много! Ну, разве это все не ценность, не мое богатство, не богатство девушек моей бригады? Некоторые из вас, быть может, хотят сейчас возразить мне, что это богатство, о котором я говорю, принадлежит государству. Конечно, девушки, так. Но разве государство не мое? Мое, милые! Мое и ваше!

— Точно, тетя Луша! Правильно сказала!

Лукерья Филипповна возвысила голос:

— Государство — это я, вы, миллионы таких же тружениц! И я, родные, крепко чувствую, сердцем чувствую, что я хозяйка в своем Советском государстве. Кто, девушки, чувствует себя таким хозяином, тот и работает хорошо, не чувствует себя нищим. Ну, девушки, скажите: бедна ли я? Бедны ли вы? Ежели бы Лена это понимала сердцем своим, то не выступила бы с такой речью.

— Лена хорошая, она только не подумала! — раздался голос из первого ряда. — Да и она, Лена-то, не хуже знатных работала на болоте. Торфяниц, потерявших здоровье на добыче торфа, наше государство не должно оставлять без внимания, она об этом говорила!

— В этом виноваты плохие начальники и бездельники, вот кто виноват, а не государство. Каждый декрет нашего государства — забота о трудовом народе! — заметила с подоконника девушка в желтом пуховом платке.

— Знаю, что Лена замечательная торфяница, — продолжала Лукерья Филипповна, — и я, девушки, не обижаю ее как торфяницу, не хаю. Я не один раз соревновалась с нею. Крепко, девушки, соревновалась. Ее бригада часто одерживала победу над моей. Если я обучила работе на торфу не одну тысячу девушек, то и Лена немало… Обученные ею и мной девушки ведь тот же капитал.

— Верно, тетя Луша!

Раздались шумные рукоплескания. Почти со всех скамеек, из проходов и от окон неслись одобрительные возгласы:

— Это правда, тетя Луша!

— Хорошо сказала!

— Значит, девушки, я правильно говорю, раз вы так горячо отзываетесь на мои слова, — волнуясь, проговорила Лукерья Филипповна. Но я скажу вам, что все же выступление Лены было глубоко неправильным. Ведь на моей болезни лодыри хотели отыграться, но это не вышло у них. Сорвалось, девушки! Они, как бы жалея меня, говорили и говорят вам: «Смотрите, девки, на Лушку Ганьшину! Она стахановка, четверть века в торфяной жиже купалась, а что заработала?» Одна Ульяна Протасова, не говоря уже о дочке ее, вам уши прожужжала…