Сергей Малашкин - Девушки

— А мы, тетя Луша, не поддаемся ее жужжанию, туги на уши! — крикнула Соня Авдошина и залилась густым румянцем.

— Соня, есть и такие, которые поддаются, — улыбнулась Лукерья Филипповна. — Так-то вот, девушки! Кажется, я все сказала, что хотела сказать. Я говорю о тех, кто хотел и хочет заработать себе капитал на моей болезни, кто с дурными мыслями жалел и жалеет меня: не товарищи они мне, не друзья, не подруги, они все чужие мне. Я с теми, кто честен, кто любит труд и свою родину. — Лукерья Филипповна замолчала. Девушки поднялись и стали горячо приветствовать ее. Волдырин тоже рукоплескал и покрикивал:

— Чудесно сказала! Учитесь, торфяницы, быть такими же, как Лукерья Филипповна!

Девушки, не обращая внимания на слова вербовщика, долго и горячо аплодировали ей.

Подруги, Соня и Варя, после собрания задержались у колхозного правления и смотрели на широкий разлив Оки, на сверкавших серебром чаек. Подошел председатель колхоза и, как бы продолжая прерванную беседу, заговорил:

— У меня была вся надежда на вас, на школьниц, а теперь и ее нет: бросаете учебу — и на торф… Кто же будет работать в колхозе? Одни старухи и старики.

Старик вздохнул и, завидя Ольгу и Дашу, которые, проводив Лукерью Филипповну, возвращались домой, нахмурился, махнул рукой и пошел прочь.

Девушки рассмеялись.

— О чем дедушка говорил с вами? — подходя к подружкам, спросила Даша.

— Да все о том же: чтобы не ездили на болото, — ответила Варя.

— Ну что за беспокойный старик! — воскликнула Даша. — Навоз ему вывезли, семена отсортировали, картошку перебрали, — начала она перечислять работы девушек. — Пары поднять поможет МТС. Тракторы тоже мы ремонтировали…

— С уборкой будет плохо, — сказала Ольга.

— Это правда, — согласилась Даша.

Девушки дальше пошли молча. Каждая по-своему переживала близость отъезда из родного села. В далеком голубом небе, как и утром, не было ни одного облачка. Над огородами, залитыми водой, падали, словно капли, печальные крики чаек. У дома Даши Варя и Соня простились и побежали к своим усадьбам.

— Оля, зайдем ко мне, у меня и пообедаешь, и с Костей поиграешь. Он нынче утром, как только открыл глазки, так спросил о тебе.

Ольга, поблагодарив подругу, сказала:

— Сейчас, Дашенька, не могу. Мама ждет с обедом. Да и собрать вещи надо в дорогу. Под вечер загляну…

— Буду ждать. Только ты вот что скажи мне сейчас, — Даша улыбнулась, — как думаешь, узнал нас Волдырин или не узнал?

— Думаю, что нет. Он и тогда был здорово пьян, да и сегодня уже успел где-то накачаться. Будем вести себя так, будто никогда до этого дня не встречались с ним.

— Я так тебя и поняла, — рассмеялась Даша. — Пусть его натура пошире распахнется и в нашем селе.

— Она уже распахнулась, — нахмурив брови, сказала Ольга. — Это о нем и его компании в прошлом сезоне шла поганенькая слава среди торфяниц. Ну ладно, иди обедай, потом поговорим, что делать.

Подруги расстались.

Волдырин важно шагал по улице. У дома кузнеца Протасова он остановился в нерешительности: «Сейчас заглянуть или к ужину?» Он самодовольно улыбнулся и зашагал дальше. Протасов зарезал пеструю свинью и палил ее в саду. Если б ветер дул с Оки, Волдырин учуял бы запах паленой щетины и, разумеется, свернул бы в сад. Но ветер дул с другой стороны.

Вербовщик поднялся на крыльцо и, не стучась, вошел в избу Авдошиной. Высокая, сухая, с впалыми щеками и большими черными, уже погасшими глазами женщина оставила ухват и выглянула из-за кухонной перегородки. Девушка с тонкими чертами матово-бледного, слегка смугловатого лица и не оформившейся еще фигурой подростка склонилась над раскрытым чемоданом. При виде вербовщика она быстро выпрямилась и бросила на него пугливый взгляд больших черных глаз.

— Здравствуйте! — сказал Волдырин. — А я к вам, Авдошина, хочу вашу дочку взять на болото, хе-хе! Торф нужен стране. Война… Так вот, снаряжай красавицу, хе-хе!

— Сама собралась. Зачислилась добровольно в бригаду Ольги, — ответила спокойно Авдошина.

«Опять эта Ольга! — подумал с раздражением Волдырин. — Придется повидать эту боевую девку, а то она, пожалуй, всю музыку испортит, почета лишит».

Он сел на коник и, зевнув, спросил:

— Авдошина, нет ли у вас кваску?

— Как не быть, товарищ! Квасок у меня всегда водится, — ответила Авдошина и обратилась к дочери: — Софья, возьми кувшин и сходи в погреб.

Соня взяла кувшин и вышла. Наступило молчание. Лучи солнца золотыми полосами падали из окон на стол, на деревянную кровать, накрытую цветным одеялом, о горкой белых подушек, на крашеный пол, застланный темными дерюжными дорожками.

— Доченька-то у вас, Авдошина, красавица!

Пожилая женщина свела брови и, как бы не расслышав слов вербовщика, сказала:

— Глупая девчонка! Оставила ученье и едет на болото… Я ее ругать, а она затвердила, как сорока, свое: «Поеду! Ученье от меня не уйдет. Кончится война — опять учиться буду. Папа на фронте, а я…» Может, она, Софья-то, и права, не останавливаю я ее.

— У вас, кажется, коровка холмогорской породы? — сказал Волдырин.

— Кто ее знает, какой она породы, — ответила Авдошина, — но на молочность ее не жалуюсь, дает после отела и весной ведра два в день…

— И маслишка, наверно, набрала немало?

— Фунтов тридцать набрала.

— Продайте с десяток… только дорого не берите. Знаете, Авдошина, у меня, хоть я и начальник на торфяном поле и торфяницами распоряжаюсь так, как хочу, жалованье маленькое. Так вот дорого не берите… а по совести, хе-хе!

— У меня продажного масла нет, — ответила Авдошина и стала спиной к нему.

— Даже и для меня, начальника вашей дочери? — спросил с удивлением Волдырин.

— Не продам, — повторила Авдошина. — Софья и я решили масло сдать бесплатно в госпиталь, раненым. Деньги нам не требуются пока. Я по мужнему офицерскому аттестату получаю…

Волдырин поднялся и, не простившись с женщиной, вышел. На крыльце он выругался, сбежал со ступенек, пересек улицу и направился к кирпичной избе, покрытой зеленым железом.

Когда Соня вернулась, вербовщика уже не было.

— Мама, почему он ушел? — ставя кувшин на коник, спросила она.

— Разве ушел? То-то я говорю ему, а он не отвечает… ушел? Это хорошо. Ему и делать-то у нас нечего.

Соня подошла к окну и стала смотреть на улицу.

— Все о болоте думаешь, доченька? Не бойся, за комсомол будешь держаться — Волдырин не съест. От таких людей надо подальше… Давай-ка лучше обедать.

Соня взглянула на мать и, засмеявшись, бросилась ей на шею.

— Тише, глупенькая, — сказала ласково женщина, — да ты горшок вышибешь из рук… Будет, говорю! Поцеловала раз-два — и довольно.

Соня села за стол и приняла от матери тарелку, наполненную дымящимся супом.