Сергей Малашкин - Девушки

— Женили, женили! — проговорил он и ринулся в темноту ночи.

Его кидало из стороны в сторону, но он крепился, цеплялся руками за изгороди палисадников, а там, где их не было, падал на четвереньки, и полз, поднимался и опять падал. Так он прополз несколько домов, остановился у крыльца какой-то избы, забрался на него и, держась за перила, привалился к стене, чтобы отдышаться.

Услыхав чье-то бессвязное бормотание, пожилая женщина вышла на крыльцо и тут же отпрянула назад, в сенцы, хотела было закрыть на щеколду дверь.

— Пустите меня! — прохрипел Волдырин. — Я человек. Человек я… Пустите!

Петр Глебович, войдя в избу, опустился на табуретку и привалился к стене. В его голове билась одна мысль: «Женили, женили! Как же это так?» Женщина сходила в сени, принесла охапку соломы, расстелила ее на полу. Он ткнулся носом в холодную, пахнущую навозом солому и захрапел. Она постояла над ним, покачала головой и пошла за перегородку.

— Мама, кого это ты впустила?

— Какого-то человека, дюже пьяного. Спи, доченька, ночи еще много.

— А он, пьяный-то, ничего?

— А что он сделает нам? Разве только помрет от винища-то?.. Да не сдохнет: пьяницы как кошки.

— Мама, да ведь ты впустила Волдырина, вербовщика с болота, — бросив взгляд на спящего мужчину, сказала шепотом Глаша. — Неужели он вчера был так пьян, что не держался на ногах?

— Разве не видишь? Так вывалялся в грязи, что даже глядеть противно, — тихо ответила женщина, и ее бледное лицо стало озабоченным. — Проснется, попросит опохмелиться, а у нас ни капельки.

— Опохмелиться? Пусть идет к Протасовым… — Глаша бросила взгляд на Волдырина, который тихо и отрывисто храпел, и сердито повторила: — Опохмелиться! За кого ты, мама, считаешь меня? Чтобы я ему водку искала. Нет, я не способна на это!

— Тише! Что ты! Разве можно так, — испуганно шепнула женщина. — Он может услыхать…

— А пусть! — рассмеялась Глаша. — Запросит он у тебя, мама, опохмелиться, так ты покрепче чапельником опохмели его, чтоб у него, негодяя, лысина зазвенела… Да, да! Чтобы он надолго запомнил, как ходить по избам и с таких, как ты, «подарочки» собирать. В наше село за годы Советской власти, как я помню, еще не приезжал из Шатуры такой человек, как этот…

— Тише! Он ворочается…

— Ему эти «подарочки» в печенку войдут! — гневно сказала девушка.

Мать махнула рукой и замолчала. Вернувшись к печке, она нагребла в совок жару и высыпала его в трубу самовара у подтопка. Скоро самовар весело зашумел.

Волдырин открыл глаза, тупо уставился ими и что-то прохрипел. Вербовщик сел, заметил, что спал на соломе одетым и в сапогах.

«А где же калоши, шапка?» — подумал он.

Калош и шапки не было. Ему стало не по себе. Голова сильно болела, внутри все жгло, точно раскаленным железом.

«Ну и угостил чертов кузнец! Шел к нему за окороком, а потерял калоши и каракулевую шапку».

Петр Глебович стал вспоминать. События вечера ускользали из его памяти, как ящерицы. Иногда ему удавалось поймать хвостик какого-нибудь происшествия, но он тут же обрывался, и Волдырин с пустой головой проваливался в туман.

— Воды! — прохрипел он.

— Чайку, может, выпьете? — предложила женщина, высовываясь из-за перегородки. — Самовар вот-вот будет готов.

Волдырин затряс головой и повторил еще более настойчиво:

— Воды!

Когда Глаша протянула ему стакан воды, он отшатнулся и дико посмотрел на нее. Померещилась Ариша, которая вот так же протянула свой стакан, чтобы чокнуться, и подмигнула…

Опомнившись, Петр Глебович жадно проглотил ледяную воду, опустил голову и забормотал:

— Черт знает, что за дрянь получилась со мной. Неужели и вправду женили меня на Аришке? Как же это я очутился в ее постели, рядом с нею? Вот этого путешествия на ее перину я никак не припомню. Дьявол, что ли, швырнул меня на нее, когда я был мертвецки пьян?

Он с трудом поднял мутные, покрасневшие глаза на женщин и тут же, заметив на их лицах не то насмешку, не то презрительное сострадание, опустил их.

— Вы вчера крепко, знать, выпили? — спросила мать и, вздохнув, предложила: — Я пошлю девку на село, она достанет водки, и вы опохмелитесь.

— Откуда вы знаете, что я подвыпил? — резко возразил Волдырин. — У меня живот болит. Я вчера поел у начальника пристани свиной тушенки, и вот…

Глаша отвернулась от Волдырина и фыркнула в фартук. Петр Глебович гневно посмотрел на нее и забормотал что-то о своем предшественнике Иване Герасимовиче, который развратил девушек села до того, что они чувствуют себя слишком свободно, критикуют его, Волдырина, будущего их начальника, смеются над ним.

Дверь открылась, и в избу вошел круглолицый, светлоглазый, в большой шапке и шубенке мальчик.

— Дяденька, это ваши калоши и шапка? Я поднял их. Калоши валялись среди улицы, в самой грязи, а шапка — в навозе у крыльца тетки Ульяны.

Мальчик бросил шапку и калоши к его ногам и выбежал из избы. Волдырин молча поднялся. Ноги были тяжелые и подгибались под ним. Он все же надел калоши, шапку и, не глядя на женщину, лбом открыл дверь. Выйдя на улицу, он остановился, передохнул и медленно, стараясь не качаться, направился в конец села.

День начинался пасмурно; небо было затянуто мглистыми облаками, временами моросил мелкий дождь. Дул ветер, и от Оки несло холодной сыростью. На березках за избами, в садах кричали грачи у черных гнезд. Волдырин, ковыляя по улице, ничего не замечал вокруг. Подойдя к маленькой избушке, он вскинул глаза на дверь сенец. «Зайду», — решил он и открыл дверь.

— Идет вербовщик. Легок на помине, — поправив белый платок на голове, предупредила маленькая женщина и черными глазками взглянула на дочь, сидевшую на сундуке. — Пьян, как…

— И пусть себе идет, — безразличным тоном ответила девушка, поблескивая вязальными спицами.

Вербовщик вошел в избу, поздоровался. Женщина низко поклонилась ему, приняла из его рук шапку и полупальто, повесила и обратилась к дочери:

— Валя, почисть в сенцах.

Девушка положила вязанье на сундук, взяла щетку с полки и вышла. Волдырин подобрел, ему понравилась женщина, ее почтительная встреча. Он сел на коник и зевнул, разглядывая белые стены, большие фотографии.

— Я сейчас самоварчик поставлю и яичницу сделаю, Медок у меня имеется… — проговорила женщина. — Курочки у меня исправно несутся. Ежели желаете, так и петушка зарежу.

— Не надо, — сказал Волдырин, — не надо ни яичницы, ни курятины. Медку я у тебя, пожалуй, возьму баночку. А сейчас, ежели есть сметана, так поставь. Я, признаться, хе-хе, очень уважаю этот продукт.

— Как не быть сметаны? — отозвалась женщина и, спустившись под пол, достала оттуда горшок со сметаной и поставила его на стол.

— Хлеб убери. Тарелка тоже не нужна мне.