Сергей Малашкин - Девушки

Взяв ложку, Волдырин подвинул ближе к себе горшок, наклонился над ним и стал есть.

— Сметана, мамаша, хороша, — похвалил он и запустил ложку глубже в горшок. — Чудесная сметана! Дай бог, хе-хе, здоровья корове! Какой она у тебя масти? Красной? Бурой? От красной, говорят, молоко жирное, сладкое. Чувствую, мамаша, что твоя корова красной масти.

— Красной, угадали, Петр Глебович. Что тут угадывать! Это и по сметане видно. Чувствую, мамаша, и масла набрала с кадушечку?

— Не совсем, но набрала, — отозвалась женщина. — Немножко наложу вам, Петр Глебович, уважу хорошего человека, а вы уж мою Валю поставьте на работу, какая полегче.

— Будь спокойна, — не поднимая лица от горшка, заверил серьезным, обещающим тоном Волдырин, — я хозяин на своем поле и все могу. А мед у тебя, позволь спросить, сотами или в жидком виде?

— Мед только в жидком, — призналась женщина. — А вы бы, Петр Глебович, хотели в сотах? Так я обменяю на селе.

— Что ты, что ты! Я с удовольствием возьму жидкий. Его можно и в банку и в литровку из-под водки…

Вошла Валя. Волдырин мельком взглянул на нее, подумал: «Сухая вобла, непривлекательная». Он вычистил ложкой стенки горшка, вытер платком губы и поднялся. Холодная, густая сметана хорошо легла в утробе, освежила его, — и голова как будто меньше стала болеть, да и во рту был приятный, кисловатый привкус, не такой, как был до этого, — сухой и противно горький.

Волдырин оделся и, собираясь уходить, бросил выразительный взгляд на женщину. Та поняла его и кинулась вслед за ним в сенцы. Через несколько минут она вручила вербовщику бутылку с медом и махотку с топленым маслом, завернутую в газету. Петр Глебович взял и, не поблагодарив, вышел.

Из-за угла Валиной избы вывернулся дедушка Аким. На нем были дубленая шуба, серые валенки с калошами и шапка-малахай. Он подошел к Волдырину и, опершись на посошок, сказал:

— А я вас разыскиваю, Петр Глебович.

— Что такое? — расставив ноги, чтобы не упасть, спросил Волдырин; от воды, выпитой им на вчерашний спирт, он здорово запьянел, был похож на быка, которого ударили обухом по лбу; у него троилось в глазах.

— Очень долго вас, Петр Глебович, разыскивал, а вы, как вижу, сметанку кушали у Даниловны?

— Откуда это вы знаете, что я кушал сметану? — икая, огрызнулся Волдырин и бросил мутный взгляд на Ольгу и Дашу, вышедших следом за Акимом из переулка.

Из сенец вышли Даниловна и Валя; они задержались на крыльце и прислушались.

— Да и как не знать, когда у вас на подбородке сметана, — сказал с улыбкой Аким.

— Что вы, старик, хотите от меня? — махнув рукавом по подбородку, визгливо крикнул Петр Глебович.

— Я должен получить от вас, Петр Глебович, за масло и сало, — проговорил Аким, не спуская глаз с вербовщика. — Вы, вероятно, забыли заплатить. Я вас не виню, так как были выпивши. Старуха моя, да и Маша без денег не велели возвращаться.

У Петра Глебовича как бы отнялся язык, а на глаза ему кто-то набросил серую пелену — они ничего не видели перед собой. В виски что-то тупо ударило, отчего загудело в голове. Ноги дрожали.

«Что же это такое?» — подумал он.

Петр Глебович приоткрыл глаза. Старик Аким, опершись руками на посошок, стоял против него не моргая. Волдырин перевел взгляд на крыльцо, с которого он так трудно спустился. Увидел Даниловну с дочерью, их улыбки, со страхом отвернулся от них.

«Что им надо от меня? Неужели и они сейчас потребуют деньги? — подумал Петр Глебович. — Может, это шуточки Ольги и Даши, этих комсомолок?» Он покосился на них.

— Черт знает что! — выругался он и тупо уставился выпуклыми, покрасневшими глазами на Акима; спросил рывком: — Деньги? Какие деньги? Я у тебя ничего не покупал и не собираюсь покупать. Пусти с дороги!

Старик молчал, стоял крепко и грозно перед ним, как скала. Петру Глебовичу от взгляда его стало не по себе. Он опять посмотрел на крыльцо — на нем Даниловна и Валя. Они то появлялись, то исчезали. «Что это? Я, знать, на самом деле очень пьян. А все спирт чертова кузнеца! Уж не заболел ли я? — испугался вербовщик и, достав платок из кармана, протер глаза. Ольга и Даша тоже, как Даниловна с дочкой, то пропадали, то появлялись. Волдырин остолбенел. Потом заметался и стал бросаться то в одну сторону, то в другую.

«Что это? Откуда тут стены?» Петр Глебович открыл рот, чтобы закричать, позвать на помощь, но не закричал, а только наскочил на старика.

— Это сметанка перемешалась со спиртом, вот она и бродит и бродит в вас. Совесть, потерянную вами, ищет и никак не найдет. — Медленно пожевав губами, Аким уже строго проговорил: — Денежки, денежки гони за масло и сало! Без денежек я не могу явиться домой.

Петр Глебович выпучил глаза — старик не улыбался, не улыбались Даниловна и Валя. С крыльца только раздался голос:

— И у нас взял махотку масла и литр меду.

«Ты что, старик, прилип ко мне? — фыркнул Петр Глебович, мысленно обращаясь к Акиму. — Я жениться хочу, вот и усердствую. Хочу дачу соорудить. Постой, постой! Куда пятишься? Хочешь, старик, я тебя, как масло, положу в карман, а то и съем. Ам-ам!»

Аким уже не улыбался. Вместо улыбки на старом, морщинистом лице был испуг.

«Дружок у меня замечательный, исключительный. Прямо черт! Мне он… Ох, как далеко мне до него! Я только мечтаю о даче и жене, а он уже дальше дач занесся, своей женушке в этом году три каракулевых манто преподнес… А я что? Я ничто… Я живу подарочками, выпрашиваю их. Разве из таких подарочков построишь дачу, заманишь ими в нее какую-нибудь кралю на высоких каблучках? Гм… у меня, старик, нет никакого дружка. Он был и сплыл. Он надулся, как огромный яркий шар, и лопнул: товарищ Шкирятов пырнул ему в бок. И от дружка даже дырки не осталось».

«А ведь и вы, Петр Глебович, тоже пузырь, — ехидно сказал старик. — Недолговечный пузырь, дождевой. Фукнете и испаритесь…»

Пухлые щеки Петра Глебовича побагровели, на крошечном носу выступил пот. Он сжал кулаки, рванулся и… еле устоял на ногах. Шапка съехала на затылок. Старика Акима перед ним не было. Рядом стоял парторг Долгунов.

«Где я? Неужели это я говорил не с Акимом, а с парторгом? Ах, это он моего дружка угробил! Зачем Долгунов приехал сюда?» Волдырин махнул рукою по глазам — парторг исчез, как и Аким. Это ужасно удивило Петра Глебовича. «Уж не рехнулся ли я? Не отравил ли меня чертов кузнец своим зельем так, что мне начала представляться всякая мерзость? — подумал он с ужасом. — Все это мне померещилось спьяну. Ой, ой! Так ведь старик мог опозорить меня и на собрании. Вышел бы, старый черт, на трибуну и потребовал бы денежек».

Петр Глебович побледнел, глаза расширились. Он сунул руки в карманы полупальто, шагнул к девушкам.

— А где старик Аким? — спросил сипло, с трусливым беспокойством Волдырин.