Сергей Малашкин - Девушки

— Свое, трудовое, — пояснила Ольга, — вот и вкусно. — Она поднялась с чемодана и подмигнула девушкам.

Встала и Даша. Подошли из угла Глаша и другие девушки, окружили начальника. Волдырин, жуя сало, поднял глаза и сказал:

— Что, цыпочки мои, разинули рты-то? Небось водочки захотелось?

— Нет, Петр Глебович, нам хочется покачать вас немножко, — сказала серьезно Ольга.

— Это как покачать? В вагоне-то? — удивился Волдырин, остановив недоверчивый взгляд на Ольге.

Девушки молчали, насмешливо и презрительно глядели на него.

— Еще убьете, черти. Я боюсь, девки, да и вагон качает, трясет!

— Покачаем, как начальника. Не убьем, в этом ручаемся, — сказала Ольга. — Да вы маленький, легонький, а мы, торфяницы, медведя до головокружения закачаем, мы здоровые, сильные.

— До головокружения не надо, — буркнул Волдырин, — а немножко, пожалуй, можно, хе-хе! — Он шевельнул ногами, даже чуть-чуть вытянул их, чтобы девушкам было удобнее поднять его.

Девушки подхватили вербовщика за ноги и за руки. Две девушки открыли дверь. Свежий ночной воздух сильно пахнул в вагон. Волдырину показалось, что вместе с воздухом на него упали небо, яркие звезды. Не понимая еще того, зачем девушки открыли дверь, он зажмурился и стал вдыхать ночную прохладу. «Надышусь, а потом пусть качают», — думал Петр Глебович. Но девушки почему-то не качали его. Он открыл глаза и, взглянув на Олю, державшую его за ноги, обомлел от страха.

«Что они хотят сделать со мной?» — пронеслось в голове Петра Глебовича, и мурашки забегали по его спине.

— Зачем открыли дверь? — закричал он. — Закройте, иначе я могу схватить грипп. Родные, что вы! Да вы сошли с ума! — завопил Волдырин и стал вырываться из крепких рук торфяниц. — Пустите! Я уж пожилой, больной человек…

— Не трепыхайся! — крикнула Ольга. — Девушки, станьте ближе к двери. Будет рваться из рук — бросайте, пусть летит под колеса.

Девушки шагнули к двери. Петр Глебович был ни жив ни мертв. Багрянец слетел с его лица. Лоб покрылся потом. Запинаясь, он каялся в своих грехах и умолял не лишать его жизни.

Они хохотали долго, пока не устали.

— Что вы ржете? Пустите! Будет вам смеяться!

— А мы не смеемся! — резко, чуть насмешливо оборвала Ольга его бормотанье. — Совсем не смеемся!

— Да вы меня уроните. У меня от одного вида открытой двери сердце лопнет. Ведь я страдаю пороком.

— Это видно. Он на вас как проказа!

— А водку хлещете, как лошадь!

— Сколько у вас денег в бумажнике? — спросила Ольга.

— Ни гроша, Оленька!

— Какая я вам Оленька! Не смейте так называть меня!

— А что это? — грозно спросила Глаша, ткнув пальцем в торчащие из карманов бумажники.

— Глаша, возьми, пожалуйста, у него бумажники и сосчитай деньги, — распорядилась Ольга. — Считай так, чтобы он видел. При девушках.

Глаша выхватила бумажники и рассмеялась, показывая их девушкам.

— Не бумажники, а чемоданы!

— Такому человеку такой бумажник и нужен! Что ему делать с маленьким-то?

— Да, карманы у него широкие: литры ныряют в них, горлышек не увидите!

Смех. Хохот. Глаша считала крупные банкноты. Считала, сбивалась и снова считала. Наконец подняла толстую пачку кверху, помахала ею.

— Ровно сорок три тысячи!

— Все эти деньги выручены вами от продажи «подарков»? — обратилась Ольга к Волдырину.

— Да, сознаюсь, — скулящим тоном промолвил Петр Глебович, — часть продуктов продал на вокзале в Рязани.

— Откуда ты, чертушка, взялся? Кто это тебя, такого взяточника и хама, послал в район за девушками? Мы такого начальника поля, как ты, за годы эти и во сне не видели. В каких районах бывал в прошлые годы? Говори! Что надулся-то? Вот тряхнем — так сразу и лопнешь. Говори живо: куда катал за «подарочками» еще?

— В Рязанской области первый раз… и очень сожалею, что поехал. Я еще таких разбойниц нигде не встречал, — брызгая слюной, проворчал Петр Глебович. — Каждый год до этой весны я ездил за торфяницами в Татарию… — И закричал: — Пустите, говорю! Пустите! Я вам не контра какая-нибудь, а человек деловой, специалист! Нужный государству человек! Друг…

— Татарские девушки останутся довольны нами, если узнают, как мы вас поблагодарили и за них. У матерей их, наверно, брали «подарочки»? — допрашивала с суровой усмешечкой Лена.

— Не брал, клянусь вам, девки! — взмолился Волдырин. — Пожадничал только в вашем селе. Побожусь. Вот… Ой, пустите, не трясите так! Ой! Отвечать строго будете за меня… Помните, что сейчас военное время! Ой! Я же специалист на болоте!.. Не давите так… Как вы будете работать без меня, ежели я… Ой! Я же не враг, друг!.. — И он умоляюще обратился к Тарутиной: — Ольга, я покаялся в том, что люблю пожить… Так вот, оставьте мне половину, если есть у вас совесть… — чуть не плача, воскликнул Волдырин. — Прошу вас, родная, оставьте мне деньги и отпустите… Не отпустите — умру от разрыва сердца.

— Глаша, дай ему три тысячи, а сорок тысяч спрячь, — приказала Ольга и обратилась к Волдырину: — А вас, Петр Глебович, мы полегоньку выбросим из вагона.

— Боже! Да что вы! Это вы серьезно? Да я попаду под колеса! Ой-ой! — взмолился Волдырин и закричал: — Караул! Убивают! Оленька, Дашенька, голубоньки, не губите душеньку! Спасите! Караул!

— Девушки, ближе ко мне! — позвала Ольга и побледнела.

— Караул! Убивают! Спасите! — вопил Волдырин.

— Петр Глебович, вы зря трусите. Поезд идет на горку, тихо, не больше восьми — десяти километров. Видите, какая хорошая насыпь, не щебень, а сырой песочек, внизу канавка с водой неглубокая.

Волдырин не успел даже крикнуть, как Ольга и Даша махнули его из двери вагона.

— Хорошо! Упал за концы шпал, на мягкое, и даже в канаву не скатился, — воскликнула Даша.

— Жаль, что не искупался немножко, — пожалела Ольга. — Девушки, об этом никому ни слова!

— Было дело, да умерло! — отозвались девушки. — Вот только бы Волдырин не разблаговестил.

— Петр Глебович? Что вы! Он самый надежный, — успокоила Ольга.

Поезд шел медленно, по-черепашьи поднимался на крутой уклон, вагоны трещали, скрипели, буфера лязгали и булькали, как бы переливали воду.

Соня и Варя прикрыли дверь. Огарок свечи догорал. Мутный свет колебался на лицах девушек. Двигались по стенам и потолку причудливые, невероятных форм тени.

Поезд приближался к Шатуре.

На вокзале, в толпе пассажиров, Борис Павлов заметил высокую, красивую, с черными глазами девушку. «Она!» — ударила по сердцу волнующая мысль, и он поспешил за ней.

Длинной вереницей, с мешками, корзинами и чемоданами на спинах, девушки молча прошли перроном, потом пересекли главные линии путей и вышли на запасной путь, к черневшим товарным вагонам.

Павлов побежал, спотыкаясь о рельсы. Когда он подошел к эшелону, девушки уже начали садиться в теплушки.