Сергей Малашкин - Девушки

— Разве можно на столько людей напечь пирогов и печенья? — посочувствовала Тарутина.

— И напекли. На всех, Олечка! Всех накормим! — не без гордости ответила стахановка. — Вот только бы пироги и печенье понравились дорогим и желанным гостям…

Открылась дверь. Девушка внесла в зал букет цветов и преподнесла его Лукерье Филипповне.

— Спасибо, Уля! — поблагодарила она и оглянулась на цветы. — Ах, какие хорошие! Где это вы набрали их для меня?

Стройные и нарядные, девушки были похожи на огромный яркий букет живых цветов.

Они по очереди стали поздравлять Ганьшину, обнимать и целовать ее. Она была счастливая и радостная.

— Милые вы мои, хорошие вы мои, люблю я вас всех, хотя мне теперича и трудно соревноваться с вами в работе. Ох, как бы я хотела, девушки, помолодеть среди вас сегодня… — Лукерья Филипповна взволновалась, вздохнула. — Я, милые, и на десять лет согласилась бы…

Девушки улыбались, хором говорили:

— Лукерья Филипповна… тетя Луша, да вы и так молоды!

— В глазах у вас май, в волосах ни одной серебринки.

— Да я ведь рязанская, а рязанские долго не седеют.

— А в работе любую из нас, своих учениц, за пояс заткнете.

— Правда, девушки! Если б вы, Лукерья Филипповна, знали, как нам трудно соревноваться с вашей бригадой.

— Ой, как трудно! — подхватила со всей искренностью Уля, и ее смуглые щеки зарделись. — Когда вы, Лукерья Филипповна, вызвали мою бригаду на соревнование, я до того перепугалась, что всю ночь глаз не сомкнула. Да и мои комсомолки…

— Не сомкнула, — повторила Ганьшина. — Знаю, как ты, Уля, не сомкнула! А чья бригада в прошлой декаде мою бригаду перегнала, и почти на сто одиннадцать процентов? Твоя Уля. Я даже чуть в обморок не упала.

Девушки рассмеялись. Ганьшина обернулась к Тарутиной и сказала:

— Ольга, это все бригадирши с поля Ивана Степановича Изюмова, комсомолки все. И такие лихие…

— Лукерья Филипповна, мы и вас считаем комсомолкой, — вставила Уля, и ее карие глаза блеснули золотниками.

— Среди них немало партийных, — ласково отмахнувшись от Ули, доложила Ганьшина. — Олечка, милая, знакомься с бригадирами. Девушки, это Ольга Тарутина, а рядом с нею Даша Кузнецова, знаменитые ударницы, держат первенство добычи торфа не только, как вы знаете, на своем участке, но и в предприятии.

Бригадиры стали шумно и весело знакомиться с Тарутиной и Кузнецовой. В это время дверь широко распахнулась, на пороге показалась в ярко-васильковом платье девушка и громко сообщила:

— Лукерья Филипповна, приехали! Вышли из дрезины и поднялись в контору. Среди них товарищ Завьялов.

— Михей Иванович! — засуетившись и как бы испугавшись, воскликнула Ганьшина и спросила: — Анюта, ты сама встретила его?

— Нет, я была далеко, да и темно. Я по скрипу сапог определила, что это он приехал.

— Ну и дурочка ты, Анюта, — обиделась Лукерья Филипповна. — Думаешь, что только у одного Михея Ивановича сапоги со скрипом?

Громкий смех прокатился по залу. Анюта покраснела и застыла на месте и, моргая глазами, поглядывала то на Ганьшину, то на смеющихся бригадиров.

— У других начальников не скрипят сапоги, не слыхала, а вот у Михея Ивановича, — стояла упрямо на своем Анюта, — скрипят, и так, что за четыре барака можно расслышать, особенно ночью.

Услыша за спиной у себя хохот, Анюта вздрогнула и отбежала от двери.

Появился Завьялов — директор предприятия. За ним в зал вошли парторг ЦК, парторг МК партии Ивановский, начальник участка Сальков и начальник поля Изюмов. Самым последним вошел парторг поля. Наступила тишина: смех и говор девушек прекратились. Завьялов, держа в руке большой сверток, шагнул к Ганьшиной. Скрип начищенных до ослепительного блеска сапог прозвучал так, как будто где-то на болоте пропел дергач. Поздравив Лукерью Филипповну, Завьялов три раза поцеловался с нею и вручил ей подарок от предприятия. За ним поздравили Ганьшину парторг ЦК и другие руководители.

Лукерья Филипповна, со слезами на ресницах, пригласила гостей к столу.

Гости стали шумно усаживаться за столы. Михей Иванович Завьялов, увидав смуглолицую и кареглазую Анюту, обратился к ней:

— Это вы сказали, что только у Михея Ивановича сапоги со скрипом? Это, пожалуй, правда. Вы не ошиблись. Я не один раз головки сапог в воду на ночь опускал, а они после этого еще сильнее скрипят. Салом мазал подметки — не помогает.

— А вы, Михей Иванович, шильцем дырочки сделайте в подметках, а в дырочки маслица деревянного пустите, вот они и перестанут скрипеть, — пошутила Лукерья Филипповна.

— Сегодня же, как вернусь домой, проделаю эту операцию.

За столами стало тихо. Все замерли в ожидании. Лукерья Филипповна от множества устремленных на нее глаз растерялась и слегка побледнела.

— Товарищи, — взглянув на Ганьшину, начал парторг ЦК, — я от имени райкома партии и от имени треста поздравляю знаменитую ударницу, проработавшую четверть века на трудном участке трудового фронта — на добыче торфа, Лукерью Филипповну. — Он коротко рассказал о работе Ганьшиной, отметил ее достоинства как бригадира и человека, передохнул и закончил: — А теперь, Лукерья Филипповна, позвольте еще раз поздравить вас с получением высокой награды и пожелать вам от всего сердца здоровья на многие и многие годы. — Он поднял рюмку и чокнулся с виновницей торжества.

Тарутина, Кузнецова, Гольцева и другие бригадиры от своего имени и от имени девушек своих бригад поздравили Ганьшину.

Ломкий, мелодичный звон рюмок несколько минут разливался по залу.

Ольга Тарутина и Кузнецова пили мало, Юлия и Григорий сидели за последним столом, никого не замечали вокруг себя, Ольга видела, как Григорий то и дело подкладывал закуски на тарелку Юлии и часто заглядывал ей в сияющие глаза, как бы пытаясь угадать ее желание. Вот сейчас он положил рыжиков на ее тарелку. Юлия нежно ему улыбнулась. Ольга перевела взгляд на девушек.

«Такими людьми, как эти девушки, сильна Советская держава», — подумала Тарутина.

Торфяницы непринужденно и просто шутили, смеялись, говорили о работе, о войне. У некоторых девушек, когда они вспоминали о близких и дорогих людях, павших за родину, глаза темнели и наполнялись слезами.

Тарутина высоко ценила таких девушек за их выдержку и сильный характер, благодаря которому в их сердцах не было простора для горя и черной печали. Находясь среди них, Тарутина чувствовала себя необычно хорошо. Ей хотелось слушать и слушать их разговоры, самой говорить, веселиться месте с ними.

Ольга снова посмотрела на молодоженов. Они были заняты исключительно друг другом; их большое счастье мешало им видеть все то, что происходило вокруг них. Тарутиной их поведение и в этот раз не понравилось.