Сергей Малашкин - Девушки

Девушки, слушая ее, посмеивались.

— Как бы мы восприняли парторга поля, который пропел бы нам с трибуны клуба о заготовке торфа, о героизме?

Наташа нервничала, то и дело пыталась возразить, но зеленоглазая чуть насмешливо и грубовато говорила, вызывая улыбки на лицах девушек:

— Вот придет к тебе дружок с фронта…

— У меня еще нет дружка, — обиделась Наташа.

Зеленоглазая, как бы не слыша слов Наташи, сказала громче:

— Знаю, что нет у тебя дружка, молода еще. Предположим, что он у тебя есть. Вот он приехал с фронта на побывку и заявился к тебе. Ты запоешь, и он при виде тебя запоет. И начнете выть, тянуть и размахивать руками.

Наташа не вытерпела, возмущенно возразила:

— Я уж не такая дура, как ты представляешь меня, чтобы я запела. Но внутри у меня обязательно все запело бы от радости и счастья, хотя и говорила бы ему самые что ни на есть простые слова, а может быть, я в это время и самых простых, обычных слов не нашла бы в себе, молчала бы…

Юлия слегка толкнула Ольгу и шепнула:

— Правильно ответила Наташа!

Тарутина, посмотрев на Наташу, улыбнулась. Потом перевела взгляд на зеленоглазую девушку. Та, вздохнув, замолчала. Ответ Наташи поразил ее так, что она растерялась. Девушки уставились на победительницу в споре. В их глазах, как заметила Ольга, вспыхнула нежность к Наташе, — они были согласны с нею, так как и у них в душе, когда они счастливы, все начинает петь. Грубоватое лицо зеленоглазой стало другим — мягким и одухотворенным. Неожиданно для девушек она повернулась к Наташе и звонко поцеловала ее.

— Не сердись, милая, я пошутила над тобой. Я сама до смерти люблю пение. У меня у самой в груди все поет, и так, что я места себе не найду… — Девушка сделала паузу и, желая направить разговор на другую тему, весело сказала: — Куда это наша Лукерья Филипповна запропастилась? Идемте, девчата, искать ее!

Она поднялась. За нею последовали и остальные.

Ольга проводила их взглядом, а когда они вышли, встала — брат и Юлия тихо беседовали, и ей не хотелось мешать им. Она прошла вдоль стены и села у другого окна. Виновница праздника все еще не появлялась в зале, не показывалась и Анисимовна, — их все задерживали пироги и печенье. Юлия и Григорий настолько увлеклись друг другом, что не замечали Ольги и других девушек, которые, чувствуя их счастье, то и дело бросали на них приветливые взгляды.

«Сознают ли Григорий и Юлия то, что они находятся не наедине, а в обществе? — подумала о них Тарутина и тут же возразила себе: — Нет, они не сознают этого. А не сознают только потому, что слишком счастливы».

Ольга видела, что Гольцева, как и в городском саду, светилась вся изнутри. Григорий сейчас казался много моложе, его лицо приняло мягкое, юношеское выражение. Тарутина позавидовала их счастью и, поймав себя на этом, покраснела. Она задержала взгляд на группе девушек, остановившихся у окна.

«А эти вот? Будут ли они счастливы, как Юлия? Многие из них, быть может, никогда не найдут своего счастья: их женихи погибли. И эти девушки, не зная счастья и радости семейной жизни, будут жить как одинокие былинки. А я? Буду ли счастлива, как Юлия?»

В горле у. Ольги что-то запершило. Она втянула голову в плечи, резко отодвинула стул от окна и ткнулась лицом в черную штору.

На поселок накатывались песни и неясный гул говора, — тысячи торфяниц шли с работы.

Где-то далеко глухо и отрывисто куковала кукушка. В палисаднике, в тени деревьев, стрекотали кузнечики и сверчки.

На западе, далеко над торфяными болотами и полями, робко зажглась красноватая, как цветок дикой гвоздики, первая звезда.

Тарутина, глядя вдаль на пурпурный огонек звезды и прислушиваясь к говору и песням девушек, возвращающихся в поселок, не слыхала, как возле нее остановились Лукерья Филипповна и Даша Кузнецова.

— А мы тебя, Оленька, ищем, — коснувшись локтя Ольги, ласково сказала Ганьшина. — От кого спряталась за штору? От меня, старой, а?

Вздрогнув, Тарутина обернулась и, подавив в себе нерадостные мысли, поздравила знаменитую стахановку с праздником — с ее двадцатипятилетием работы на добыче топлива и с награждением ее орденом Трудового Красного Знамени.

— А ты когда приехала? — обратилась она к Даше.

— Только что прикатила, — ответила Кузнецова. — Как получила записку от Лукерьи Филипповны, так и поехала. Нил Иванович дал дрезину.

— На Юлию я не понадеялась. Оно так и вышло, — промолвила Ганьшина и кивнула в сторону Гольцевой и Григория.

— Да это Гриша! — воскликнула Даша и бросилась к нему. — Жив? А мы уж…

— Жив, Дашенька! — вставая, отозвался приветливо Тарутин. — Жив, а вы схоронили меня…

— Рада. От всего сердца поздравляю, Гриша! — Кузнецова покосилась на Гольцеву, сказала: — Что ж, давай, Гриша, поцелуемся.

— Как с таким женишком не поцеловаться! — шутливо заметила полная девушка. — Эно какой он красавец…

— Был женишок, да уплыл, — проговорила зеленоглазая девушка, та самая, что спорила с Наташей о кинокартине. — После этого я бы и целовать его не стала.

Девушки, стоящие поблизости, рассмеялись. Григорий и Даша обнялись и поцеловались. Кузнецова обернулась к девушкам и возразила:

— Это вы, товарищи, зря говорите! Этот кавалер, как я знаю, неженат. Мы с ним из одного села.

— Плохо знаете, — усмехнулась зеленоглазая.

Григорий Тарутин сразу вмешался в разговор:

— Даша, это правда. Познакомься с моей женой. Вот она! — И он взял Юлию, смутившуюся при виде Кузнецовой, под руку. — Вот она, Юлия…

Он не договорил, так как лицо Даши стало сразу серьезным, даже потемнело.

— Юлия? — сухо протянула Кузнецова. — Она твоя жена? Вот я, Гриша, если бы была на твоем месте, ни за что не женилась бы на ней.

— Почему? — удивился и растерялся Григорий и взглянул на Юлию, которая от слов Даши чуть побледнела и опустила глаза.

— Я и Ольга в половодье, возвращаясь из Рязани, чуть не искупали ее в ручье, — сказала Даша, — а ты женился на ней.

Заметив в глазах Юлии слезы, Даша рассмеялась и, рванувшись вперед, обняла ее. Осыпая поцелуями щеки, доб и губы, она закружилась с нею, выкрикивая:

— Поздравляю, поздравляю!

Отпустив Юлию, Даша обратилась к Григорию:

— Тарутин, и тебя поздравляю.

Лукерья Филипповна и гости прошли к столам. Ганьшина, несмотря на усталость, была весела. На ней синяя, из легкой шерсти юбка, черные туфли и белая батистовая блузка. На груди орден Трудового Красного Знамени. Она обвела взглядом столы и сказала:

— Уж какой раз я смотрю на них и каждый раз думаю: все ли поставлено и так ли? — Наклонилась к Тарутиной, шепнула: — А пироги укатали меня. Я согласилась бы три смены без отдыха проработать на поле. Анисимовна обезножела, отлеживается. Я говорю ей: «Иди нарядись», а она ни в какую: «Оставь меня, Луша. Дай мне полежать».