Антон Алешко - Дороги без следов

- Ноль пять, возьмите правее...

Степанов повернул южнее, обходя деревню. Под крыло самолета плыл и плыл лес, затянутый си­ней дымкой. Мелькали прогалины полей, поблескивали ре­чушки.

Глядя сверху на пару Степанова, Пищиков подумал, что она стоит на месте. И только земля сплывает назад. Значит, летели они на одной скорости.

Пищиков часто оглядывался. Никого в воздухе не за­мечал. Задумался. Идут они четверкой по этим дорогам без следов, и сам черт им не брат. А где следы Синявского? Он же здесь летал, здесь вел воздушный бой. Сбил двух "фок­керов"... Где он сейчас? Вон в той хате лесника, что показа­лась на опушке леса, или в деревне, что проплыла с правой стороны? Где его следы?

Пищиков рывком поднял на лоб светофильтровые очки, посмотрел на машину ведомого. На фонаре поблескивало солнце, и разглядеть выражение лица Ражникова не удалось.

Где Синявский? Где он теперь? И напарники Пищикова молчали, будто знали, о чем он думал, и не хотели переби­вать.

А ведь всего час назад Пищиков стоял с Синявским воз­ле КП. Разговаривали, смеялись. Настроение у замполита было очень хорошее. Он сказал, что, как только кончится война, в тот же день сдаст свой истребитель молодому лет­чику и обязательно пойдет учиться на агронома.

Хотел, чтобы изрытая, искалеченная снарядами и бомба­ми земля, которую он видел каждый день под крылом, зацве­ла после войны садом. Она заслужила это. И действительно получилось бы хорошо. Жена - учительница, он - агроном.

Пищиков вдруг отмахнулся от воспоминаний, прижму­рился. Что же он скажет Алесе, жене Синявского, когда она спросит, где ее муж? Как оправдается перед его сыновьями - близнецами Васильком и Мироном?

Пищиков тянул за борт. Заметил, что Степанов поставил машину на нос и пошел в пике.

- Ноль два, куда?

- За мной. Вон лысеет высота, а дальше лесок, который очертаниями напоминает фасоль. Он туда спускался, - от­ветил Степанов.

- Ниже не пойдем.

- А отсюда мы ничего не увидим.

Степанов взял ручку управления на себя, поднялся на прежнюю высоту. Поглядывал то направо, то налево.

Прошли на запад, на юг, повернули обратно. Внизу ниче­го не заметили. Спикировали к самым вершинам елей, что стояли па поле, прошли над леском и, осмелев, стали в круг. Внизу были только лес, луга да кусты. И тишина...

- Все ясно, - сказал Ражников. - Нет его... И парашю­та не видать.

Звено свечой поднялось в высоту. Километрах в двадцати от леска, над которым только что кружили, спикировали на подводу, показавшуюся на лесной дороге. Напугали лошадь, ездового, который срачу соскочил с повозки и - в кусты. Ничего больше не увидели и дальше пошли с набором вы­соты.

Пищиков был недоволен, что в том месте, где при­землился Синявский, они ничего не нашли. Пусть бы хоть блеснул среди зелени белый парашют, а то человек будто в воду канул.

Летчик! Есть крылья - летит, нет крыльев - и летчика нет.

Пролетая линию фронта, Пищиков заметил на передо­вой клубы дыма, огонь. В груди что-то защемило. Никогда еще он не чувствовал себя таким беспомощным, как сейчас. Отгоняя от себя неприятные мысли, вздохнул. Посмотрел вперед. Сквозь дымку проглядывала петля речки. Стал сни­жаться.

Приземлившись, зарулил на стоянку и вылез на пло­скость. Снимая парашют, оглянулся. Ему и теперь еще не верилось, что нет в полку майора Синявского. Казалось, он вот-вот появится на стоянке и крикнет:

- Не взяли меня в полет?

25

Марсель Жази последним сбежал с крыльца штаба и остановился в воротах возле группы летчиков. Они молча прислушивались, глядя в темное небо, густо усеянное блед­ными звездами.

Капитан Марте показал рукой вверх, потом шепнул, что где-то там полетела бомбить штабы или казармы "ночная колдунья". Так немцы называли летчиц ночных бомбарди­ровщиков. Этот русский полк базировался восточнее Дубовки. Французы засыпали каждую ночь под бесконечный гул их самолетов. Марсель прислушался, уловил легкое стрекотанье мото­ра. Оно медленно отдалялось на запад, замирало, а потом и совсем стихло.

Постояв немного, он вдруг сказал, что завтра утром на­пишет рапорт на имя командира эскадрильи. Все обернулись к Марселю. Аспирант ле Гуар наклонился к нему, спросил, что Марсель собирается просить у командира эскадрильи.

Летчики молча ждали, что скажет их товарищ. А тот нарочно медлил, потом серьезно заявил, что давно уже ре­шил бросить истребительную авиацию, французский полк. Мысль эта пришла ему в голову еще в Туле, однако тогда он никому ничего не сказал. А теперь как раз настало время. Он, Марсель, будет проситься, чтобы его перевели механи­ком в первую эскадрилью "ночных колдуний".

Грохнул раскатистый смех.

- Фронтовой Дон-Жуан! Ха-ха!!!

Капитан Марте смеялся громче всех. Когда, наконец, установилась тишина, сказал, что не примет от Марселя никаких рапортов. Этот его шаг может стать заразительным примером для других, и он, Марте, скоро останется без лет­чиков.

Вышли на улицу. Долго еще смеялись. Потом вспоми­нали, как ходили в Туле на танцы в Дом Красной Армии, рассказывали всякие забавные истории. Хотели заглушить тоску по родине, по родным и близким, от которых сегодня должны были получить весточки.

Из Москвы была почта, и письма из дома были только четырем счастливчикам, остальные расхватали журналы и газеты.

Марселю сравнительно повезло. Он взял экземпляр газе­ты "Figaro" и спрятал его за борт куртки. Стоя в толпе то­варищей, отчетливо чувствовал запах типографской краски и радовался, что, наконец, и до него дошел аромат далекой Франции.

Наговорившись, летчики разошлись по хатам.

Марсель пожелал капитану Марте доброй ночи. Скрип­нув калиткой, прошел во двор. Окна в хате были темные. Марсель остановился на крыльце. Нащупал скобу, но вхо­дить не спешил, медлил.

За белым садом, за лугом, на той половине деревни, где размещался русский гвардейский полк, послышались звуки гармошки. Не выпуская из руки скобу, Марсель прислу­шался. В звуки гармошки вплетались голоса девчат и парней. Прокатился смех. А потом над деревней, над садом поплыла песня. Была она протяжная, эта песня, и рассказывала о чем-то до боли грустном, точно плакала, жаловалась.

"Боже мой, какая песня!" - прошептал Марсель и вы­пустил из руки скобу.

Плечом прислонился к круглым смолистым бревнам сте­ны, потом слегка оттолкнулся и оперся рукой о косяк две­рей. Силился разобрать слова песни. Слушал, как она ровно течет, и боялся сдвинуться с места. И вот она, песня, уже стала медленно затихать, опала ее мелодия, как опадают последние язычки пламени на затухающем костре, и только тихий отзвук отдавался там, в садах, в серой темноте.

Марсель так и не разобрал слов песни.

Постоял, вздохнул, медленно сошел с крыльца и, оста­новившись возле забора, над которым свесились усыпанные белым цветом ветви яблонь, притаился. До него все еще доносились переборы гармошки, бодрые мужские голоса. А девичьего голоса, что так взял за сердце, не было слышно.