Ефим Терешенков - Женя Журавина

Желающих не находилось.

— Может быть, вы что-нибудь скажете, Евгения Михайловна?

— Что я скажу? Я учу, как меня учили, а хорошо это или плохо, пусть скажут другие. У Петра Игнатьевича я была на уроке. Ребята его изводят, и мне его жалко. Я бы взяла их в руки за одну неделю...

Все засмеялись. Женя сконфузилась и опустила голову.

— Кто еще?

— А я вам так скажу, только не обижайтесь, — выступила завуч Мария Петровна, старая, уже поседевшая учительница, которая сама уроков не вела, а ведала и канцелярией, и учебной частью. — Мы от детей требуем правдивости — будем правдивы и сами. Мы с годами теряем способность расти. А жизнь идет вперед, и мы отстаем. Лета теперь другие. Что они раньше приносили в школу? Страх божий, ворох суеверий: сознание того, что над ними бог, царь; наш удел — терпеть и молиться. Я помню это время. И как трудно было расправить душу ребенка, воспитать смелость, чувство собственного достоинства. А с чем сейчас приходят? Слышат от взрослых, что бога нет, царя нет, нечисти, какой раньше пугали, нет, человек вершит большие дела, человек — главный на земле, и главная задача — покорять природу, созидать; не скрюченная у ребенка душа, а с расправленными крыльями. Что же требуется от воспитателя? Развить, укрепить крылья, чтобы «взлетел», большим человеком стал. Вот вы ходите на уроки, а я провожаю вас и встречаю. Какие несете знания — это ясно, тут есть программа; а какой строй души — сами взвесьте. Говорите о нарушителях порядка. А может, такой порядок и следует нарушать?.. Насыщаем ли любознательность, активность, жажду деятельности? Сколько несем знаний, высоких чувств, которые бы отвечали величию планов и задач? Вот о чем думайте. Надо воспитывать на героическом... А его — куда ни погляди; не мне вам рассказывать — газеты читаете, радио слушаете...

— Может быть, вы что-нибудь скажете, Петр Игнатьевич?

— Выходит, отстал... Шел, шел впереди и оказался позади. Выходит, что и опыт из полезного становится вредным. А я думаю не так. Основательности нет. Где основательность в семье? Научите родителей, как вести себя при детях, как воспитывать. Ветер гуляет в семьях! Сходятся, расходятся. А где высота моралей? Ребенок в десять лет судья родителей. И судить есть за что. Строго судить. Теперь учитель. Не выполнен завет Ленина — поставить на недосягаемую высоту. В урокодателя превратили, а про воспитателя забыли. Вывел ученика за дверь — вот они, судьи, и налетели. Что ж, выходит, я глуп, изверг, враг детей? Народный учитель. наказал ребенка, и за это — преступник! На защиту учителя нужно стать! Спасибо сказать, а не судить! А вы взяли под защиту хулиганов, а учителя унизили. И еще скажу: быстро гонимся за новым, без оглядки, и забываем старое. А люди думали и до нас, и хорошо думали. И слово мы выхолостили, слово теряет силу. Слово появилось у нас в муках. В слово, как в сосуд, вложен смысл. И слову надо вернуть силу. У нас словами не дорожат, швыряют охапками, всяк, кому не лень, а больше те, кому делать нечего, кто за слово не отвечает. Слово надо ценить, в слово вкладывать душу. Много игры: на уроке игра, после урока игра; дело превращаем в игру. Заботимся, чтобы все было легко, гладко и сладко. А в жизни не так: хватает и горького и трудного. Доспехи нам снимать рано. Воевать еще придется! Вот я и говорю: меньше игры, меньше парадности, больше дела, твердости в школе, в семье, в быту. Шумихи много! Сделал на грош, а шуму на рубль. А лучше бы — сделал на рубль, а похвалы на грош. Пусть в самом труде находят награду...

Петр Игнатьевич надел шапку и вышел из учительской, остальные потупились и замолчали.

— Кто еще желает сказать? — спросила Агния Петровна.

После продолжительной паузы решительно поднялся Лысиков:

— Позвольте мне.

— Пожалуйста, Яков Фомич.

Говорил он вычурно, бессвязно и то, что всем хорошо известно. Женя чувствовала, что старается он ради нее. В последние дни изводил ее своим вниманием, любезностью, записками, в которых предлагал пойти то за виноградом, то за орехами, то просто прогуляться в тайгу. И сейчас она готова была последовать примеру Петра Игнатьевича, но оратор наконец закончил свою речь и сел, победоносно взглянув на девушку.

Агния Петровна стала обобщать и делать выводы. Все они оказывались повторением прописных истин, и она делала их без всякого воодушевления, а про себя думала: «Не то, не то... Нужно в сущности одно — хорошо работать, воспитывать трудолюбие. Воспитаем любовь к труду — все воспитаем: и сознательную дисциплину, и патриотизм, и волю: а не будет трудолюбия — ничего не будет. Труд — наше зеркало. Вот и надо, чтобы зеркало не укоряло. Не удалось совещание... Вот и старая, и опытная, а оркестр свой не настроила... А в нем должны звучать и старые и молодые голоса. Молодежь несет драгоценные качества: жар души, желание работать, душевную близость к детям, отсутствие рутины. Надо давать этому простор. У старых — мудрость, дальновидность. Вот и надо бы из всего этого создавать в коллективе свой надежный сплав. А как? Не научилась...»

Когда выходили из школы, Лысиков шепнул Жене:

— Завтра выходной — пойдем за виноградом! Буду ждать у дорожки. Сейчас в лесу благодать...

Женя вздрогнула... Какой-то дикий зверь стучится в ее светлицу, и она не может не слушать этого стука. Ее горячая готовность помочь Петру Игнатьевичу, как птица, улетела куда-то в сторону, а в оконце светлицы глядела хитренькая физиономия Лысикова, тянулись волосатые веснушчатые руки... «Надо рассказать жене, пусть она заставит его отвязаться... Неужели так можно жить? А к Петру Игнатьевичу пойду завтра с утра...»

/

На другой день Лысиков прошел перед окнами Жениной квартиры. В его руках были те же два ведра, и одно из них, не без умысла хозяина, упало и подкатилось к самому окну.

Женя торопливо оделась и догнала Лысикова.

— Яков Фомич, я иду к вашей жене и расскажу ей, как вы ее не уважаете, какой вы нехороший человек...

— А что плохого в том, что ты мне нравишься? Не выходишь из головы. Ты посмотри, какой сегодня день! Что плохого, если мы пройдем по тайге, посидим у костра? В моей жизни нет и не было поэзии, а я хочу... Я даже стихи стал писать. Хотите почитать?

— Поздно захотели поэзии. У вас трое детей, жена... Стыдились бы. А как вы вчера выступали? Все с душой, а у вас — ни души, ни ума. Не успели сказать, как уже все забыли, что вы такое сказали. До свидания! Иду к жене!.. Берегитесь!

Лысиков отбросил ведра и хотел удержать Женю.

— Глупая! Зачем? От меня все равно не уйдешь...

Первой на пути была квартира Петра Игнатьевича, и Женя сначала зашла к нему. Надо было что-то сказать этому человеку.

Домик учителя был обнесен жиденькой оградой из жердей и хвороста. За оградой лежал небольшой огородик; на земле дозревали тыквы, плети которых лезли на ограду, продолжали висеть тяжелые корзинки подсолнухов, торчали стебли кукурузы, под крышей висели папушки табачных листьев, вязанки лука, красного перца; картофель, фасоль и разная мелочь были убраны. У крыльца и позади домика лежали поленницы дров, заготовленных из тонких сучьев.