Ефим Терешенков - Женя Журавина

В это время Наташа, обойдя весь зал и посидев в каждом кресле, взобралась на колени Рудакову, стала водить пальчиком по орденским планкам, а затем напомнила недавнее обещание:

— А ты купишь игрушек много-много? т

— Да, да! Много-много. Сейчас пойдем. А где же твой папа, Наточка?

Ответить поспешила Женя:

— Наш папа занят.

Девочка повторила ее слова:

— Наш папа занят! — и повела головкой показывая: «Вот какой у нас папа!».

Жене не раз приходилось слышать этот вопрос, обращенный к ребенку, и она всегда спешила на помощь: «папа уехал», «папа занят». Она представляла себе, что и впредь, когда Наташа подрастет, перед ней не раз встанет этот вопрос, рано или поздно она поставит его перед матерью... Нужно будет дать какой-то вразумительный ответ. От него не уйти. «Но беда не в этом, — думала Женя, — а в том, что в какой-то мере пустой остается душа ребенка. Заполняет только она, своим, материнским, а будь отец, он также вносил бы свое, отцовское; полнее, богаче и ярче становился бы внутренний мир Наташи, светлее был бы ум, богаче сердце».

В эту минуту с присущей ей прямотой и страстностью она вдруг подумала: «Рудаков! Вот бы кому быть отцом Наташи!..»

— Чем же он у вас занят? — обратился Рудаков прямо к Жене.

— Пишет диссертацию.

— Хорошее дело. А я, видно, не вернусь уже к педагогической работе. Ну, что ж... Надо выполнять обещание... Кажется, напротив детский магазин, а рядом — ресторан. Надеюсь, ваш ученый не осудит, если вы со мной пообедаете. Когда приезжаешь на Большую землю, охватывает желание ближе подойти к людям, все узнать, перечувствовать, как идет у нас жизнь, чего добились, какие трудности. Острова отделены водой, но люди к Родине приросли — «водой не разольешь»... И, знаете, это очень хорошо, что мы с вами встретились. Мне есть что рассказать и о чем спросить...

Рудаков, как будто запнувшись, умолк, взял Наташу на руки, и они вышли на улицу. Женя радовалась, видя, как ребенок прильнул к Рудакову.

С конференции Женя возвращалась в приподнятом настроении. Ее окрыляло и то отношение делегатов, какое она увидела после своего выступления — она не одна, она в кругу большой семьи; и тот общий строй мысли, какой, по словам докладчика, овладевал народами — положить конец войнам; и отношение к ней Николая Рудакова. В течение дня, который они провели вместе, она поняла, что он всю войну думал о ней, ехал сюда ради нее, готов увезти и ее и Наташу туда, на край света, на берег океана, и сделать все, чтобы они были счастливы.

Но Женя — теперь она сама этому удивлялась — во время обеда еще и еще раз обманула и его и Наташу: «Наш папа занят наукой...» Почему она не сказала правды? И как бы пошел тогда разговор?

Но эта праздничность чувств, с какой возвращалась она домой, столкнулась с серыми буднями, как только она переступила порог. В квартире царил беспорядок. Уборка не проводилась со времени ее отъезда. Катя лежала на кушетке, заспанная, неряшливая. Вещи были разворошены, дневники Марии Петровны валялись на полу и но окнам, некоторые — изукрашены рисунками Павлика.

Подъезжая к дому, Женя надеялась поднять настроение подруги, рассказать, какая открылась страница истории, каким праздником была для нее конференция, но все это оказалось не ко двору...

— Катя, ну как тебе не стыдно?! Посмотри, что ты сделала с квартирой?

— Ничего... Погуляла в городе, теперь с охотки наведешь и порядок.

— Ты так думаешь?

— Ты испортила мне жизнь, теперь — помогай.

— Я? Испортила?! Каким образом, Катя?

— Ты потащила меня сюда, на край света; ты второй раз перетянула меня в свою школу... Ты... ты партийная... взялась строить счастливую жизнь. Где она — счастливая жизнь?

— Катя! Ты совсем опустилась. Ты лежишь и ждешь, что тебе поднесут ее на блюде. Не жди, никто не поднесет. Изволь трудиться сама.

— Опустилась? Вот и поднимай... мой культурный уровень. Ты обязана...

Женя села на стул. К ней подошла Наташа и, чувствуя недоброе, втиснулась между колен и стала насупившись глядеть на тетю Катю. Вбежал Павлик и принялся тормошить мать:

— Мамка, кушать! Слышишь, мамка...

Женя поняла, что ей предстоит заняться приготовлением пищи, добывать растопку, идти за водой, в колхоз за продуктами — целый частокол маленьких, нудных и в то же время неотложных, неотвратимых дел. А жизнь так широка, такие захватывающие, волнующие проблемы стоят перед миром, такие большие творятся дела! Почему же она прикована к этим мелочам? Нет, она отдала им богатую дань. Теперь она может делать больше и лучше.

Две женщины сидели одна против другой, смотрели друг другу в глаза, две души — два мира: один — минуту назад залитый светом и радостью, другой — заполненный сырым холодным туманом.

Женщины молчали, но глаза говорили, говорили горячо страстно и отлично понимая друг друга. Это был поединок, и никто не хотел отступать.

Молчание длилось долго. Молчали матери, молчали недоумевающие дети. Наташа опомнилась первая, взяла мальчика за руку и повела показывать свои сокровища, какие она привезла из города.

Наконец Женя сказала:

— Катя, так жить нельзя. Тебе надо становиться на собственные ноги. Я послужила тебе достаточно.

Она прошла в свою комнату, переоделась и затем принялась готовить обед и заодно ужин. Катя легла на кровать и отвернулась к стене.

Ночью, уложив девочку, Женя решила написать Рудакову.

Она писала:

«Николай Ильич!

Не удивляйтесь! Сегодня расстались и сегодня же пишу это письмо. Хочу, чтобы оно застало Вас во Владивостоке. В том, что я пишу, виновата моя доченька. У нас вошло в привычку, что перед сном я рассказываю ей какую-нибудь сказочку, часто по ее заказу. Сегодня она потребовала: «Расскажи сказку про папу!» Требование законное: про козлят, про зайцев рассказываешь; почему не расскажешь про папу? Другим детям рассказывают если не сказки, то интересные были. А ей, бедной, похвалиться нечем: папу своего мы прогнали, когда Наташе был всего один месяц. Доченька ждала, и я, что бывает часто, стала сочинять: придумала ей «папу» и поместила его на далекой заставе. Сказочка короткая и, как обычно, начинается словами: «За горами, за морями живет наш папа...» Девочка уснула, а я сижу вот и думаю. Ведь сказочку придется повторять, пока «по нашей воле» папа «не умрет», совершая свой последний подвиг. Мы будем возвеличивать его, насколько позволит фантазия...

Николай Ильич! Дело, конечно, не в сказке, а в большой правде. Ребенку нужен отец и, конечно, такой, чтобы о нем можно было рассказывать с гордостью. Воспитывая ребенка, мы наполняем его собою. Но если нет родителей или одного из них, если мы опустели и опустились, кто же и чем наполнит?