Лидия Компус - Два семестра

Отсюда надо бежать немедленно, не глядя ни на калитку, ни на сад, ни на окна. Вон там поворот, булыжная мостовая, остановка автобуса. Подходит... Скорее, скорее!..

Автобус с готовностью увез Сильвию как можно дальше от тихой улицы — прямо к вокзалу. Там она пересела и скоро приехала туда, где ей и полагалось быть, — к себе домой.

То настроение, с каким она вышла от Тейна, больше не возвратилось, и конец дня можно было бы назвать благополучным, если бы не дикое желание — войти в ту калитку. Но с дикими желаниями можно и бороться.

23

Фаина, решив не допускать никаких объяснений, твердо выдерживала характер. Все попытки Ксении обратить историю с Вадимом в шутку наталкивались на глухоту, и в конце концов такие разговоры прекратились. Лишь изредка писательница еще несла околесину о преломлениях действительности в ее сознании, и в этих ее речах чувствовалось некоторое смущение.

Шли дни — такие гладкие, что в них понемногу сгладились и отношения, будто и вправду не было оскорбительной чепухи. Осталась у Фаины лишь глухая боязнь, что Ксения опять что-то подсмотрит, что-то угадает, и боязнь эта странным образом перекидывалась на встречи — на деловые встречи — с Алексеем Павловичем: и смотреть в глаза неловко, и опускать глаза — глупо, и, вероятно, руководитель уже замечал, что дипломантка безнадежно поглупела. Встречи, положим, были нечастые; работа, как и дни, как и недели, шла гладко, без особой надобности в консультациях.

После октябрьских праздников Ксения собралась ехать в Ленинград, уверив и доцента Эльснера и заведующего, что ей необходимо побывать в библиотеках. Дома ей не верили: неужели здесь не хватит книг...

— Не только книг. Мне нужны личные встречи с учеными. Дипломная о языке и стиле писем Чехова, а кто мне здесь скажет точно, что такое стиль. Пусть настоящие ученые ответят.

— Так уж настоящие ученые и выстроятся все в ряд, когда ты приедешь! — усомнилась Кая.

С отъездом Ксении ничто будто и не изменилось, однако Фаина вздохнула с облегчением — пожить хоть недолго без недремлющего ока.

Но никакого облегчения не получилось из-за Каи, которая вела себя возмутительно. По вечерам на месте Тейна разваливалась косоглазая личность с начесом на лбу и бахромчатой бородкой. Каков ни был Тейн, но в нем все же чувствовался человек, с человеческими интересами, а представить себе, чем живет эта личность, было невозможно. Никак нельзя было бы вообразить, что этот обалдуй держит в руках карандаш, или книгу, или хоть гитару. Ни-ни — весь целиком он укладывался в начес и бородку.

Фаина попробовала достучаться до Каи:

— Зачем он тебе?

— А разве плох? Все они одинаковы.

— Вот лет через тридцать будешь сидеть с Тейном у печки, то-то смешно вам будет, что из-за глупостей ссорились. Из-за выдумок ребячьих...

Светлые глаза потемнели, стали чужими.

— А он ничего не выдумывал! Вельда во всяком случае не выдумка, ходит по земле ножками... И пусть, и мне все равно! Я такая же!

И на другой день Фаина встретила ее в целой компании растрепанных девчонок и полупьяных мальчишек — противных, полоротых...

Было ясно, что пора вмешаться, что отдавать Каю на съедение — преступно. Поговорить с ее однокурсницами или с преподавателями? А кого она послушается! Помирить ее с Тейном? Но как к нему подойти? К нему тоже и на козе не подъедешь!..

Пока Фаина ломала голову, прошло какое-то время, почти неделя, и тогда совершилось нечто непонятное...

Утром Фаина, выходя из дому, оставила Каю еще в постели (помнится, накануне от нее пахло вином), а вернувшись часа через два, нашла ее так же в постели, но одетую. Кая плакала навзрыд... и была прежней Каей. Прежней — бледным цветком льна, бледным, несчастным, некрасивым даже, но тем же, но льняным, и это давнее, полузабытое впечатление потрясло Фаину больше, чем слезы, и она замерла в ожидании каких-то слов. Но Кая молча вытерла глаза, поднялась и, собрав книжки, пошла на лекции.

Вечером притопала косоглазая личность, но была удалена вместе с начесом, а Кая до поздней ночи сидела за работой: переписывала конспект, взятый, видимо, у подруги. Все это, быть может, не казалось бы таким удивительным, если бы не стало повторяться в точности: слезы, лекции, конспекты, изгнание личностей. Фаина думала, что скоро придет Тейн, — не приходил.

Можно было и порадоваться, но все же хотелось бы иной перемены, более простой, без самомучительства. Чем круче Кая брала себя в тиски, тем ненадежнее представлялось Фаине такое положение вещей.

Приехала Ксения, будто бы с готовой дипломной.

— До весны припрячу, чтобы у Эльснера было поменьше времени вчитываться... Как освежает большой город! У меня столько планов! Поговорила я с одним... ну, литератором. Обещал напечатать рассказ или повесть, но все должно быть немного сдвинуто, не в фокусе, и надо во что бы то ни стало перемешать прошлое, настоящее и будущее героя, иначе не пойдет. Это, положим, я и сама знала...

О библиотеках и ученых Ксения упоминала мельком и не очень убедительно: достоверно было лишь то, что она побывала в театрах и у знакомых. Как-то сорвалось с языка и имечко Вадима, но тут она сразу и осеклась.

За писанье принялась немедля, разложив по всему столу привезенные журналы и книги, — вероятно, для справок, как писать «не в фокусе». Больше, впрочем, разговаривала:

— Сейчас пошла бы такая тема: дочка бросает к чертовой бабушке школу и убегает от родителей — совершать подвиги. Какие? Неважно, что-нибудь да найдется: целина, тайга, болото. Отец — косный сиволдай, сидит в академии наук, порывов юной души не понимает. Мать — этакая отсталая доцентиха, заботится только о том, чтобы дочку накормить, одеть и грамоте выучить. Мещанка собачья... После побега у папы инфаркт, но так ему и надо, пусть не препятствует свершению подвигов!.. — Ксения захохотала. — Честное слово, видела похожую пьесу!.. Но плагиата можно избежать, если дать ретроспективное развитие сюжета и фабулы, то есть начать с болота! Как ты думаешь, Фаинка? Вот я тебе прочту кусочек одной статьи... «Интенсивный поток информации, который проходит сегодня в единицу времени через мозг человека, требует разрыва действия и многоэпизодности...» Чуешь? Газета врать не станет!..

— Посмотри хорошенько, — отозвалась Фаина, — может быть, это та, в которую ты ботики заворачивала?

— Ни боже мой!.. Вон портрет Громыко и У Тана!..

Так в разговорах провели день. Кая помалкивала, без единой улыбки. Но ночью не ворочалась и не сморкалась — может быть, таилась от Ксении или выплакала уже все свои глупости.

На другой день — очень памятным оказался этот день — Фаина принесла Алексею Павловичу новую главу. Он сидел на кафедре в одиночестве, читал «Ученые записки». Фаину поразило его бледное, расстроенное лицо, однако он улыбнулся ей, и они разговаривали несколько минут, пока не пришла лаборантка. Пожаловался, что погода — черный туман — мешает ему работать.