Лидия Компус - Два семестра

А работа сегодня не идет, абзацы повторяются, мысли чужие. «Наряду с самобытной у нас живет и книжная частушка с литературными эпитетами и книжным синтаксисом...» То-то и есть, какая живет, а какая дохнет, как моль на ветру. Об этом доцент и велел подумать... А терминами ему глаза не отведешь, высмеет, поморщится с презрением. Вчера встретился на улице, был очень добрый, и губы не сжимались презрительно... Вот эта глава тоже трудная — о лирическом герое. Проанализировать, кто же он такой? Зовут его по-старому, он миленок, дроля, дорожиночка. Он не лодырь, он расхороший бригадир, у него три нашивочки подряд, он и учится, и ловит рыбу лучше всех, он и гармонист, и баянист. Но вот он, по-старому, и растяпа: обнимает, вместо любимой, пень березовый, по ошибке целуется с кошкой, жует веники от смущения. Иногда морочит голову: милый любит, и не любит, и отказу не дает... Вообще говоря, с ним бывает трудновато:

Мы с миленочком сошлися,

Он молчит, и я молчу,

Я осмелилась, сказала:

«До свиданья, спать хочу...»

Бывает и хуже:

Меня милый провожал

Все елками да елками.

До чего меня довел:

Грудь колет иголками...

Фаина перестала листать тетрадку и разгадывать характер милого, услышав вдруг смех Ксении. Смех явно относился к ней, к Фаине, и Ксения, конечно, ждала вопросов по этому поводу, однако не дождалась и скоро ушла из дому.

Хорошо, что никого нет. Можно дать себе волю, пожить своим, тайным. Не надо его называть, оно здесь, неясное, теплое... В комнате темнеет, пора зажечь свет. Добрый вечер. Вчера при встрече были сказаны эти простые слова: добрый вечер. Собственно, этого далеко не достаточно, это почти то же, что «до свиданья, спать хочу». Но...

Лампа мирно осветила стол и белую розу. Пусть будет и сомнительная белая роза, и гвоздь над кроватью Ксении, и надоедливая пластинка за стеной, вечер все равно останется добрым. Хотя розу, пожалуй, лучше перенести на стол Ксении.

Фаина поставила розу на столик, где валялись окурки, огрызки карандашей, клочки бумаги, и вдруг, нечаянно взглянув на кровать рядом, не поверила глазам: из-под подушки Ксении виднелся край блекло-синей записной книжки — ее собственный, Фаинин, дневник. Да, это он, старый дневничок... там о Николке, о любви, об отчаянной глупости! Этого никто не смел трогать, никто!.. Ксения показала его Вадиму? Подлость, подлость!..

Она перелистала книжку. И это они читали вдвоем с полоумным!.. Не вспомнить даже, где лежал этот дневник... и зачем, к чему он хранился! Его надо было уничтожить давно, его и самой читать неприятно!..

Фаина, разыскав спички, открыла печную дверцу и по листочку сожгла свои детские признания, такие стыдные сейчас. Все...

Ладно же! Сейчас она возьмет портфель с замочком, где спрятаны рукописи Ксении, и перетряхнет их как следует. Хорошо бы сломать замочек! Пусть бы хоть раз почувствовала эта негодница, что и на нее есть управа!.. Но, к сожалению, портфель не заперт, ключик болтается сбоку на шнурке.

Фаина вынула несколько папок и большой заклеенный конверт, лежавший в особом отделении. Вот его-то и надо вскрыть. Если там письма, читать не стоит, но пусть у них будет вид прочитанных. У Ксении скрытность болезненная, письма доймут ее еще больше, чем рукописи!..

Из конверта выпала тетрадка. На первой же странице крупно выделилось заглавие: « Вадим ». Фаина на секунду зажмурилась от отвращения к самой себе, но тут же вспыхнуло любопытство и вихрем понесло дальше, — уж очень многообещающей была первая фраза: «Вадим — робот, сконструированный умозрительно...»

И Фаина залпом прочла все вступление:

«Вадим — робот, сконструированный умозрительно. Он в корне отличается от призраков, созданных для низменных целей (Бенбери у Уайльда и т. п.). Цель: узнать, способен ли он вызвать у Фаины эмоции подлинные, не отличающиеся от тех, которые вызывают живые возлюбленные.

Аскеза Фаины. Эстетика первобытная, натуралистическая. Тяготение к тому, что для нее закрыто и навсегда останется закрытым. Вадим должен пробудить в ней иллюзорную уверенность, что она приобщилась к закрытому.

Символ, знак войдет в обыденный пошлый мир. Жизнь будет вливаться в него самой Фаиной в соответствии с ее собственным восприятием. Взаимопроникновение.

Подозреваю некоторую преступность замысла — гомункулы всегда опасны...»

Фаина, точно в дурном сне, пыталась улыбнуться, стряхнуть с себя тошную тяжесть. Тотчас вспомнилась Кая — та тоже выдумала себе опасный призрак. И, все-таки улыбнувшись насильственно, Фаина прошептала: «Ксенка напустила в комнату нечисти, вот и выводятся здесь анчутки...»

Она перевернула страницу:

«Да, гомункулы опасны, но — — —

Модель

Сегодня Вадиму немного мешал, отвлекая, стук за окном. Стук уплотнял то темное, что и так загромождало душу.

Внимание Вадима к тому же отвлекал и собственный стул. Сидеть на нем становилось все неудобнее и неудобнее. Стул не на шутку таял, оседая и кривясь на сторону, как снежный болван в оттепель. Сиденье мягкими толчками опускалось на пол. Талая вода журчащими ручейками растекалась по комнате. Запахло весной.

В серванте шумно завозились скворцы. Писать стало невмоготу, строфа исказилась необратимо. Вадим воткнул карандаш в стену, задрапировал его старым носком и, испытывая к носку гнетущее омерзение, не сгибая ног, перешагнул через подоконник.

Над городом, погруженным в хрустящую полутьму, висел заляпанный известкой, но все еще прекрасный профиль носатого турецкого полумесяца. Город не спал. Засучив рукава, горожане старательно мыли деревья на бульварах, прочесывали частыми гребешками газон, стригли под бобрик одичавшие проволочные изгороди, на нет затаптывали секретные тропинки к общественным ретирадам, опрыскивая утрамбованную землю лавандовой водицей. Готовились к празднествам, которые город устраивал в честь Мужественного Гермафродита.

В густых колоннах шли поздравители с именинными кренделями через плечо, отряд веселых и находчивых самоубийц мчался на мотоциклах, дряхлый филантроп бесплатно раздавал туристам открытки-ню. У костра грелись мороженщицы, протягивая к пламени изуродованные соленым льдом культяпки. Мэр города легко вписывался в пейзаж.

В центре пространства сидела на табуретке Марина...»

Фаина потрясла головой. Ну, что это такое? Пародия? На кого, на что?..

«...сидела Марина. Неподвластная времени, она измеряла бесконечность. Здоровье позволяло ей вести такую жизнь.

— Марина, — сказал Вадим, с трудом повернув во рту вялый, обмякший язык. — Марина, остерегись!..

— Вы редуцированы! — гаркнул за спиной донельзя знакомый голос, и Вадим, делая неимоверные усилия не глядеть вниз — на свои подкосившиеся ноги, подстелил под себя пальто и опустился на тротуар.