Борис Никольский - Воскрешение из мертвых

Мы идем в зоопарк. Я, Светлана, Лариска, все вместе. Воскресный поход в зоопарк — это ли не символ семейного мира и благополучия?! Женщины мои счастливы.

Лариска весело скачет по ступенькам лестницы. Мы спускаемся вниз — и надо же! — все внутри сжимается у меня от бешенства: у выхода, поперек лестничной площадки первого этажа, лежит пьяный. Лужа растекается вокруг него. Вот сволочь!

Лариска остановилась и смотрит на пьяного.

Мне кажется, еще немного — и я не вынесу этого. Кровь бросается мне в голову.

— Лариса! — нервно кричит Светлана.

И нужно же, чтобы это произошло именно сегодня! Хотя, в общем-то, пьяные на нашей лестнице не такая уж редкость.

— Какая гадость! — говорит Светлана.

Пьяный мычит и пытается перевернуться. Мы проходим мимо и оказываемся на улице. Меня корежит от отвращения и собственного бессилия. Некоторое время мы идем молча. Мне кажется, и я, и Светлана думаем об одном и том же. И хотя мы со Светланой не говорим друг другу ни слова, все ясно и так. На глазах Светланы я угадываю слезы, но по-прежнему молчу. Мы оба напряжены, я чувствую: достаточно какого-нибудь пустяка, неосторожного слова, чтобы вспыхнула тяжелая, нелепая ссора.

День, так славно начинавшийся, отравлен. И я не в силах изменить что-либо.

Сегодня в обеденный перерыв — собрание. Оказывается, Хоботова будут выдвигать кандидатом в депутаты райсовета. Какой он, к черту, депутат? Только спеси прибавится. Наш профорг сует мне какую-то бумажку и говорит: «Ты, Ломтев, выступишь от имени масс». В бумажке перечислены заслуги Хоботова. Я в нерешительности верчу эту бумажку. Почему, собственно, я? Других нет, что ли? Однако возражать, отнекиваться уже поздно. Да и что я могу сказать? Что я — против Хоботова? Что он — мыльный пузырь, пустое место? Если по правде, то так и следовало бы сказать. Но я этого не скажу. И никто другой тоже не скажет, хотя все это знают. Не принято потому что. Непорядочно даже как-то, особенно учитывая отношение Хоботова ко мне. Да и наплевать, в общем-то, всем, будет Хоботов депутатом или нет. Мне ли высовываться? Да пикни я, Хоботов меня в один момент разденет и на всеобщее обозрение голым выставит.

После собрания Хоботов подошел ко мне: «Спасибо, старик, за добрые слова». — «Чего не сделаешь ради начальства», — сказал я шутливо. Мы прочувствованно пожали друг другу руки.

Откуда все-таки во мне эта рабская угодливость, откуда? Черт возьми, но если честно признаться, мне даже приятна была его похвала! Я чуть не завилял хвостом от умиления! Значит, я прощен окончательно.

Да что же это со мной делается?

Хоботов, конечно, убежден, что я всегда буду плясать под его дудку. У него есть для этого все основания.

Раньше я уверял себя, что он проявляет ко мне снисходительность, выручает меня в щекотливых ситуациях, закрывает глаза на мои фокусы только ради нашего старого знакомства. И потому еще, конечно, что ценит меня как специалиста. Я тешил себя этими мыслями, чтобы не смотреть правде в глаза — уж очень она была неприглядна и постыдна для меня. Теперь я понял это.

Хоботову я был удобен именно такой — со своими пьяными загулами, с постоянным чувством вины. Ничто так не делает человека зависимым, как сознание вины. А от зависимости всего один шаг до подобострастия, до угодливости, до заискивания. Вот отчего Хоботов был склонен смотреть сквозь пальцы на мое пьянство. Оно оборачивалось для него моей зависимостью. Все было, оказывается, очень просто. Впрочем, просто лишь на словах. Ведь избавиться от рабства куда как труднее, чем попасть в него…»

Вечером Ломтев сел за письмо Устинову.

«Уважаемый Евгений Андреевич!

Посылаю Вам, как мы и условились, первую порцию своих самонаблюдений. Первое время приходилось иногда заставлять себя садиться за дневник, но постепенно, думаю, втянусь в это дело. Помню Ваши слова о том, что дневник имеет смысл только тогда, когда ты честен перед самим собой, им я и старался следовать. Конечно, многое остается «за кадром», но я стремился писать лишь о том, что имеет непосредственное отношение к нашей с Вами проблеме. И уже сейчас чувствую, как эти ежедневные писания помогают мне взглянуть на себя словно бы со стороны, реально оценить все, что происходило и происходит со мной. Это действительно очень важно. Наверно, многие люди совершают ошибки и даже калечат свою жизнь именно оттого, что не умеют объективно оценить свои поступки, а значит, и предусмотреть их последствия.

Еще раз благодарю Вас за все, что Вы сделали для меня. Когда я вспоминаю, как Вы приняли меня, по сути дела совершенно незнакомого человека, «алкаша», если говорить грубо и откровенно, как приютили, дали ночлег, нашли для меня доброе слово, во мне укрепляется вера в человеческую отзывчивость, в способность человека откликнуться на чужую боль и чужое страдание. Жена моя тоже говорит, что преклоняется перед Вами. Не сердитесь за эти слова — они от сердца.

Надеюсь, что скоро сумею приехать опять в Ленинград, чтобы «подзарядиться» Вашей убежденностью и Вашей энергией. Это мне необходимо.

Всего Вам хорошего и всяческих успехов в Вашей трудной и такой нужной работе.

К началу заседания клуба поборников трезвости Игорь Сергеевич Щетинин опоздал. Впрочем, это не имело существенного значения. Он и не намеревался сидеть здесь от звонка до звонка. За многие годы своей работы Щетинину не раз случалось оказываться в составе разного рода комиссий, не раз доводилось выступать и в роли проверяющего и в роли проверяемого — так что механикой этого дела он овладел в полной мере. Венец любой проверки, ее, если можно так выразиться, заключительный аккорд — это справка. Написать справку так, чтобы не приходилось потом перерабатывать ее по нескольку раз и дотягивать, — это своего рода искусство. Без навыка тут не обойтись. Доводилось Щетинину знать даже докторов наук, профессоров, которые, едва доходило дело до писания справок, становились беспомощными, как младенцы. Авторы научных трудов, диссертации позащищали, язык подвешен хоть куда, заграничные журналы свободно читают, а возьмутся справку сочинять — так хуже малого ребенка. Бестолковость абсолютная. Что же касается самого Щетинина, то он здесь любому профессору давал десять очков вперед. Проверки, справки — это была его стихия. Он обладал умением совершать эту работу энергично и быстро, с наименьшей затратой собственного времени. Важно было лишь почувствовать общую ситуацию, ухватить дух момента, некую сверхзадачу, которая непременно обнаруживалась за той или иной проверкой. Подобрать, отсортировать нужные факты — это уже не проблема. Интуиция редко подводила Игоря Сергеевича. И теперь мнение об Устинове, по крайней мере в общих чертах, вырисовывалось достаточно определенно. Остальное — уже детали, дело, как говорится, техники.