Вера Щербакова - Февраль - кривые дороги

— А учиться дальше не думаешь? — спросила Настя.

— Нет, не думаю, да и зачем? — протянула Тоня. — Тетка вон считает, что жена мужем красна! А у меня, между прочим, есть профессия, для женщины ее с избытком хватит! Не всем же в рабочий класс подаваться. Ты, случаем, не раскаиваешься, что на завод пошла? — спросила Антонина Настю. — Народ там грубый и неинтересный, вероятно? Физический труд не облагораживает человека...

«Ну и плетет!» — снисходительно усмехнулась про себя Настя и, схватив Тонину руку, стала изо всех сил сжимать ее, пока та не закричала, а выдернув, принялась дуть на сплюснутые пальцы.

— Теперь поняла, что такое рабочий класс, Антонина Самохина? — задорно спросила Настя у собеседницы. — Это во-первых. И во-вторых: рабочий класс наследник всего лучшего, что создало, что накопило человечество за много веков. Учти, всего богатства и всей культуры!

Тоня поморщилась и перебила Настю.

— Ну, в политграмоте я не сильна. Только какая все же культура за станками?

— А вот какая... —запальчиво начала было Настя, собираясь рассказать Антонине про свое письмо Демьяну Бедному, но, взглянув на самодовольный красивый профиль сводной сестры, замолчала.

— Ладно. Тебя на этот счет, как видно, не переспоришь! — и прибавила шагу.

Свернув с площади, Настя еще издалека увидела свой дом. Он почему-то светился всеми окнами, включая два продолговатых в коридоре. Это удивило и даже напугало девушку. Она-то знала, как мать экономит каждую копейку.

Да уж не случилось ли что?

Ксения Николаевна окликнула их через дверь.

— Настенька, это вы? А я жду не дождусь...

У Ксении Николаевны было не то расстроенное, не то очень радостное выражение лица, и она как-то странно смотрела на дочь.

— Мама, что? — тихо спросила Настя, не спуская с матери глаз.

— Радость, Настенька, уж какая только радость! — поспешила ответить Ксения Николаевна, понимая состояние дочери. — Тебе письмо от Демьяна Бедного. Маня переслала...

Отстранив мать, Настя ворвалась в комнату. За обеденным столом чинно сидели тетка Акулина с сыном, видно, ждали ее, созерцая большой из плотной бумаги пакет.

Позабыв про пальто и шапку, Настя схватила его. Конверт был аккуратно разрезан с боку, наверно, еще Марией. Настя вытащила письмо, оно было напечатано на машинке, а внизу, наискось, крупная подпись поэта синим карандашом.

Сдерживая дыхание, Настя пробежала письмо глазами, еще не совсем отдавая себе отчет, что оно предназначено ей — девчонке — и от кого!

— Да читай же быстрее, — попросила мать, — вслух читай!

«Настенька! — начала Настя, и голос ее радостно осекся, — вы определенно большая умница, судя по вашему письму. И стихи ваши внутренне что-то обещают. Следовательно, — продолжала она уже окрепшим голосом, — у вас есть все данные надеяться на успех. Надо только учиться и учиться. А вот где и как, тут я становлюсь в тупик. На литфаки разные идти не советую, займитесь лучше практическим делом, а литература рядом. Для нее нужна жизненная база, живой опыт...»

Настю слушали в благоговейной тишине, боясь пошевелиться, скрипнуть стулом, а она, закончив чтение, вдруг пустилась в пляс, выделывая всевозможные коленца, размахивая письмом и припевая первое, что пришло в голову:

И так подряд одно и то же все громче и громче.

Вокруг смеялись, что-то пробовали ей говорить, Настя знай себе плясала. Потом рухнула на кровать и затихла.

Тетка Акулина подошла к ней.

— Поздравляю тебя, девонька, праздник светлый матери привезла! До чего же не хочется на дежурство от вас уходить... Да надо, — со вздохом добавила она.

Настя встала.

— Спасибо, тетя Акулина, добрая душа у тебя. И тебе спасибо, — протягивая руку на прощание, сказала она ее сыну.

Ксения Николаевна все с тем же просветленным лицом принялась разогревать запоздалый ужин.

Тоня бросилась в атаку.

— Ты что же это, сестричка, со знаменитым поэтом в переписке, и мне ни гу-гу... А я-то, глупая голова, тебя чуть не в чернорабочие зачислила, — тараторила Антонина. — Ну, рада, поздравляю. Разреши от души чмокнуть тебя хоть разочек.

Настя великодушно подставила щеку, затем — другую.

— Послушай, а ты можешь пообещать мне кое-что? — пристально заглядывая Насте в глаза, сделав серьезное лицо, спросила Антонина. — Когда вознесешься высоко, — Тоня приподняла руку и помахала ладошкой над головой, — не переставать узнавать своих: меня, например?

— Как тебе в голову взбрело такое! — сказала она с укором. — Эх, Антошка, ты Антошка! — и схватив гостью за талию, стала кружиться с нею по комнате. Потом снова бухнулась на постель.

Закинув за голову руки, Настя устремила взгляд в потолок, оклеенный белыми обоями с серебристыми кружочками, радостно прислушиваясь, как торжественно и беспрестанно звучат в ней начальные строчки письма: «Настенька, вы определенно большая умница...»

...Было много знаменательного, бесконечно милого в том, что это важнейшее для Насти письмо застало ее именно здесь, на родине, среди той обстановки, где она впервые взялась за перо!

В то послепраздничное утро, когда Настя Воронцова, распрощавшись с матерью, села в поезд, барачный городок, как всегда, ожил в положенный час. К титану в котельной гуськом потянулись за кипятком с чайниками, бидонами по выпавшему за ночь снегу кто в тапочках, кто в домашних опорках.

Из труб уже начинали дружно вздыматься дымки к небу — это уборщицы затапливали остывшие за ночь печи.

В бараках — постельные топчаны тесными рядами, тумбочки, табуретки.

Изобретательные семейные парочки отгородились ситцевыми цветными занавесками.

Народ в бараках молодой, веселый. Каждый вечер заливались гармошки, пелись песни.

В жарком кругу лихо отплясывали, зрители щелкали семечками, привезенными из родных деревень.

В бараках случались и драки, и скандалы, но быстро утихомиривались силами самих жильцов, за которыми на стройке укрепилось обидное прозвище: сезонники.

Сезонники разделялись на две категории: одни, нанявшиеся на сезон — плотники, маляры, печники, — зашибут деньгу и разъедутся кто куда. Другие, пожелавшие связать свою судьбу с заводом, учились на курсах слесарей, токарей, монтажников. Таких, как и фабзайчат, старались поселить в бараки, разгороженные на комнаты, создать условия для занятий.

У барачного городка был свой клуб — культбаза, неказистая, но вместительная; там устраивались заводские вечера, партийные и комсомольские собрания.

Настя ехала, заранее зная, что опаздывает на первый урок, но делать было нечего. Ксения Николаевна собрала корзинку домашних гостинцев: грибов в маринаде, соленых огурцов. От пахнущего уксусом и корицей багажа следовало избавиться хотя бы за счет потери времени — занести корзинку к девчатам в барачный городок.