Вера Щербакова - Февраль - кривые дороги

— Я уже решила ее давно, — безуспешно возражала Настя.

Он закипал гневом.

— То давно было. И ты его никогда не любила... Да, да! Теперь ты полюбила... Кого ты обманываешь?

Вскоре он сказал ей:

— Вот что, не лучше ли мне самому поговорить с ним. Эка невидаль — жена уходит от мужа!

Но едва Кирилл Иванович произнес эти слова, как сам был испуган происшедшей в Насте переменой.

— Попробуй только сунься к нему! — побледнев, пригрозила она, впервые называя его на «ты». — Не забывай — он отец моего Леньки, и сын любит его!

...Настя вздрогнула. Зазвенел звонок по всему институту, извещая о начале занятий. Она поспешно стала собирать раскрытые учебники и укладывать их в портфель.

Почти два часа она провела в полном одиночестве наедине со своими мыслями. Никто не потревожил ее, не спугнул. Спасибо за то заветным стенам. А звонок Кирилла Ивановича можно объяснить просто: узнал, наверное, от их руководителя творческого семинара о безуспешных попытках автора устроить рукопись в печать, ту самую рукопись, в которую вложено немало его труда, и пренебрег их решением больше никогда не видеться... Так, и только так! Напрасно ты обольщаешься, Анастасия Воронцова, будто он позвонил потому, что не выдержал, истосковался по чужой жене!

О сегодняшнем звонке следует обязательно сказать Василию, но поосторожнее. Сама с некоторых пор уверяла мужа в придирчивой, необоснованной требовательности главного редактора к ее повести, потому, дескать, она и обходит стороной возглавляемый им журнал. И вдруг...

«Да, вдруг! Раз позвал, стало быть, не прочь предложить помощь. Не отказываться же от нее, ибо я, мало сказать, устала бегать по издательствам, я близка к отчаянию!»

Если не кривить душой, а положа руку на сердце откровенно признаться себе, так ли уж был неожидан для нее звонок Кирилла Ивановича, то Настя должна бы была сказать — нет! Ибо все эти восемь месяцев она подсознательно не переставала ждать его, сначала мучительно, вздрагивая при каждом телефонном звонке и загораясь надеждой. Потом она уже не сомневалась, что пройдут год, два, наконец, и все уляжется в ее душе!

Нашла же она в себе решимость расстаться с ним ради сына. В чем Леня провинился перед нею? Как поймет он и как переживет разрыв матери с отцом при его-то столь неровном здоровье? По-матерински ли будет нанести ему такой удар? Пусть лучше она зажмет свое сердце в кулак, перестрадает молча. И Кирилл Иванович утешится. Зрелый, видавший виды мужчина — пожил небось в свое удовольствие!

Все в жизни имеет начало и конец. Все! Как и ее запоздало вспыхнувшее чувство к другому человеку... Не платить же за него нестерпимо дорогой ценой!

Стоило Насте вызвать в воображении весь ужас своей начисто разбитой жизни, как она готова была скорее отрубить себе руку, нежели поднять ее к телефону! Кончено и слава богу, она осталась в привычной, налаженной жизни, не причинив зла ни сыну, ни мужу, которого тоже следовало пожалеть. Как хорошо и как давно они знают друг друга...

Знакомства, как такового, не было. Работали в одном цехе, при встречах здоровались. На собраниях часто сидели рядом. Однажды Василий увязался проводить ее до общежития. В комнату не зашел, распрощался у крыльца, по всем признакам смущенный любопытными девчонками, облепившими окна.

— Ничего себе, подцепила добра молодца, — похвалили они Настиного провожатого. — Пожалуй, повиднее твоих стихотворцев будет!

— Да, недурен! — лишь бы сказать что-нибудь, не задумываясь, отвечала Настя.

Потом несколько дней спустя, когда Василий пригласил ее в Сокольнический парк покататься на каруселях, она как следует рассмотрела своего кавалера.

Добрый молодец с ухаживаниями не навязывался, вел себя с девушкой по-товарищески, поговорить находил о чем. Рассказал, как брал расчет на заводе, год работал лесорубом на Севере. Не постеснялся признаться почему: заболела сестренка, нужны были деньги, чтобы отправить ее пожить на Юге, закрепить лечение.

— Ты ее, между прочим, должна знать. В одном потоке в ФЗУ учились. Она помнит тебя!

Настя не помнила, но поинтересовалась, как сложилась дальше судьба сестры.

— Нормально сложилась. Правда, она по совету врачей из цеха перевелась в контору. Там ее облюбовал один инженер. Ждут пацана. Собираются назвать Васюткой в мою честь! — как-то особенно по-доброму улыбаясь, рассказывал Василий.

— У вас, должно быть, очень дружная семья! — сказала Настя.

Они шли по широкой липовой алле к пруду. Присутствие весны, набухающих почек, тонкой свежести апрельского воздуха давало о себе знать — дышалось легко, усталости после рабочего дня как не бывало.

Василий не сразу ответил, а когда заговорил, голос его звучал глуховато, чуть взволнованно.

— Ничего живем. Делить нам нечего. Отца с полгода назад похоронили, так что теснее стали друг к дружке.

Настя с сочувствием взглянула на своего спутника. Несколько шагов они прошли молча. Потом Настя спросила:

— А почему ты меня позвал именно в Сокольники?

Он вдруг вспыхнул, притворно закашлялся, но быстро преодолел свое смущение.

— Ладно, я скажу... — Василий помедлил, как-то по-особенному проницательно присматриваясь к девушке. — Я живу здесь рядом, на просеке...

У Насти вырвался возглас удивления: живет рядом, а все равно провожает ее в другой конец города до самого общежития!

— Да, я живу рядом, — настойчиво повторил он. — И мое желание — зазвать тебя к нам, познакомить с матушкой...

Настя откровенно залюбовалась им. Отважно парень признается в своих чувствах и о матери как хорошо сказал — такого огорчить жалко!

— Хорошо, Вася, я с удовольствием зайду к вам, только в другой раз!

— В другой так в другой, я подожду!

В середине месяца, после получки, Василий пригласил Настю в Большой театр на «Сказку о царе Салтане». Они сидели близко к сцене. Василий в темно-синем костюме, Настя в голубом крепдешиновом платье.

Поднялся занавес над сценой. Появился дворец Салтана с широкими ковровыми лавками по стенам и у окон, с цветными ромбообразными стеклами, за которыми просвечивались силуэты дворцовых теремов с высокими крышами, пышные одежды, сверкающие каменья на женских кокошниках, расшитые сапожки с загнутыми вверх носками — вся та далекая старина добродушно-жестоких, придурковатых царей, жившая в воображении еще с детских лет, когда впервые были прочитаны сказки Пушкина, теперь воочию предстала перед глазами Насти.

С появлением в сказке чудом спасенного сына царя Салтана Настя невольно покосилась на своего кавалера. Если Василия с его глазищами, слегка вздернутым носом на свежем круглом лице нарядить в островерхую шапку и бархатный кафтан Гвидона, то Белая Лебедь вполне может величать его «князь ты мой прекрасный!».