Николай Евдокимов - Конец ночи

— У него тоже никогда нет, — сказал Кропачев, — но ему труднее, у него полно всяких иждивенцев.

— Ну что вы! — Амалия Викторовна недоверчиво усмехнулась и спросила, стараясь казаться как можно равнодушней: — Какие же у него такие иждивенцы?

— А кто его знает, — Кропачев пожал плечами, — родителям он деньги посылает, в Москву кому-то…

«Кому?» — чуть не спросила Амалия Викторовна и даже похолодела вся от предчувствия, что наконец нащупала что-то. Чуринов сам писал в анкете, что, кроме родителей, живущих на Урале, в Магнитогорске, у него нет других родственников. Кому же он посылает в Москву деньги? Амалия Викторовна едва сдержалась, чтобы не спросить об этом, но она понимала, что продолжать разговор в том же духе было бы опасно. Она была довольна, что все сложилось само собой и ей не пришлось ничего выпытывать у Михаила Павловича. Почти не приложив усилий, она узнала, что у Чуринова водятся деньги, что кому-то в Москве он регулярно помогает. Этого было достаточно, чтобы насторожить Амалию Викторовну и еще больше укрепить ее решимость выяснить все до конца.

Ей не нужен уже был Кропачев, но чтобы не вызвать у него никаких подозрений, Амалия Викторовна сказала, что позвала его затем, чтобы выяснить некоторые данные для отчета, который она должна представить в городской отдел народного образования.

Они разговаривали долго, и наконец, устав, Амалия Викторовна отпустила Кропачева. Он предложил проводить ее домой, но она отказалась, сославшись на дела. Дел у нее не было, но Амалия Викторовна хотела остаться одна, чтобы поговорить с тетей Глашей, у которой Чуринов снимал комнату.

Она подождала минут десять и спустилась в вестибюль. Тетя Глаша дремала на табуретке, прислонившись к входной двери. Услышав шаги Амалии Викторовны, она вздрогнула, быстро выпрямилась и посмотрела на нее с бодрым видом. Амалия Викторовна улыбнулась этой ее уловке, спросила:

— Устала, тетя Глаша?

— Так, самую малость, сейчас замкну двери и — домой.

— А дома скучно небось одной? — Амалия Викторовна надела пальто, присела на стул и сделала вид, что поправляет чулок.

— У меня квартирант веселый, — ответила тетя Глаша и засмеялась, махнула рукой: — Озорной. Сказки все рассказывает, всякие истории. А наше дело стариковское — слушать да удивляться. Очень ему нравится, когда удивляюсь. А я стараюсь не обидеть — пусть радуется.

— Ишь, какая ты хитрая, — сказала Амалия Викторовна и сняла туфлю, подула в нее.

— Что, камешек закатился? — спросила тетя Глаша. — Или гвоздик мешается?

— Не знаю. — Амалия Викторовна болезненно поморщилась. — Что-то царапает и царапает ногу.

— Гвоздик, — определила тетя Глаша, — теперь туфли тяп-ляп делают, это раньше — носи не износишь. — Она зевнула, вздыхая, поднялась:

— А я вправду что-то устала. Вроде делов немного сделала, а устала.

— Ну, пойдем, пойдем. — Амалия Викторовна надела туфлю. — Придешь домой, отдохнешь. Владимир Алексеевич расскажет сказочку.

— Расскажет, — согласилась тетя Глаша и почему-то вздохнула.

Амалия Викторовна тоже вздохнула и, застегивая пальто, печально сказала:

— Тетя Глаша, милая, а ведь невесело небось тебе живется, а? Ты же одна на свете, да? Квартиранты, что птицы перелетные, — поживут и улетят. Хорошо, если бы все такие, как Владимир Алексеевич были, а то ведь всякие могут попасться.

— Это конечно, — тетя Глаша вытерла пальцами уголки губ, погрустнела, — невесело одной. Сын у меня хороший был, ох хороший!

— Слышала я, — сказала Амалия Викторовна, — он речником, кажется, был.

— Речником. Утонул. Паводок сильный был в том году. — Тетя Глаша подняла на нее затуманенные глаза.

Амалия Викторовна ободряюще сжала ее плечи:

— Боже мой, сколько горя на свете, тетя Глаша, а жить надо… надо… Не обижает тебя Владимир Алексеевич?

— Зачем же? Он человек хороший.

— И тоже одинокий. У него ведь, кажется, тоже нет никого? — спросила Амалия Викторовна и опустила глаза. Нет, не умеет она притворяться. Ей было противно, стыдно, что она должна лгать даже этой безответной, тихой старухе. И хотя голос ее прозвучал натянуто, неестественно, тетя Глаша ничего не заметила и сказала:

— У него родители живы. Он сын тоже хороший — каждый день письма пишет.

— Да, да, — воскликнула Амалия Викторовна, — видишь, какой я плохой завуч — своих учителей не знаю. Конечно, у Владимира Алексеевича в Москве родители живут, вспомнила. Да, он хороший сын — аккуратно в Москву деньги посылает.

Она говорила и почти ненавидела себя: боже, так притворяться!..

— Нет, — сказала тетя Глаша, — в Москве у него знакомая живет. Муж у нее умер, а они с Владимиром Алексеевичем были большие приятели, вот он и помогает ей: она ведь одна с ребеночком осталась. — Тетя Глаша вдруг беспокойно оглянулась, прошептала: — Только ты, голубушка, никому. Я тебе по секрету. Владимир Алексеевич страсть как сердится, когда я его за это доброе дело хвалю.

— Ну, тетя Глаша, само собой разумеется, — сказала Амалия Викторовна. — Зачем же я буду чужие секреты открывать.

— Не секрет это, только если человек стесняется, не надо его огорчать.

Амалия Викторовна шла по темной улице, поеживаясь от нервного возбуждения. Она не верила ни в какую жену приятеля — кто станет посылать деньги чужому человеку! Ей было грустно, что опасения ее уже почти подтвердились, что Чуринов оказался не таким, каким она представляла его себе. Как часто Амалия Викторовна разочаровывалась в людях, но всякий раз она испытывала почти физическую боль от этого, потому что с детства старалась верить в лучшие человеческие качества. Когда-то она думала, что все люди — хорошие, добрые, искренние, но с годами понимала, что это не так. Зависть, ложь, подлость, подсиживание, сплетни — чего только не встречала она в жизни. И удивительно, как сохранила она еще веру в добро, повидав больше зла, чем честности и принципиальности. Какой прекрасной была бы жизнь на земле, если бы не было злых, неискренних людей, людей с двойной душой, самых страшных наших врагов.

Так думала Амалия Викторовна, и вспоминала свою молодость, и удивлялась, как много стало теперь прозаичных, расчетливых молодых людей. Можно ли жить, не веря в большие идеалы? Амалия Викторовна жалела Чуринова, жалела Веру Трофимовну, которую он обманывает, жалела себя, потому что ей совсем не доставляло удовольствия копаться во всей этой грязи. Разве поймет Петр Сергеевич со своим примиренческим отношением к жизни, что заставляет ее идти сейчас по темным холодным улицам, хотя так хочется ей домой, так хочется, поджав ноги, посидеть на диване в тихой уютной гостиной.

Амалия Викторовна с трудом разыскала улицу, где жил Тимофей Карцев. Она постояла у калитки, всматриваясь, нет ли во дворе собак, и прошла по мягкой, усыпанной хрустящими листьями дорожке к крыльцу. Свет из окон, прикрытых занавесками, желтовато лежал на земле. Слышно было, как в доме кто-то играл на баяне, и тихой, грустной мелодии вторил такой же грустный женский голос. Песня эта была под стать невеселому настроению Амалии Викторовны, и она остановилась, дослушала ее до конца.