Константин Паустовский - Том 9. Письма 1915-1968

Малышкинскую дачу надо взять — ведь это очень дешево и зимой у нас будет возможность туда ездить, а не сидеть в Москве. Жизнь в Москве бессмысленна.

29 августа 1938 г. Солотча

<[…> Только сейчас я остался один и могу спокойно написать тебе письмо. 27-го я поехал (на ужасном автобусе) в Рязанский театр. В театре созвали всех актеров, вызвали представителей газеты, партийного комитета и комсомола, и началось заседание. Длилось оно три часа, мне пришлось много говорить. Актеры — провинциальные, напыщенные, режиссер — старый, усталый от сорокалетней работы человек, которому, очевидно, все надоело до смерти — и спектакли, и актеры, и совещания. Актеры ссорятся. В общем — халтура, они хотят за месяц сделать спектакль, но у них нет даже художника (если не считать рязанского живописца вывесок, который говорит «Еспания»), страшное убожество. На совещании я сидел в пыли, в духоте, в жаре и думал только о том, как бы удрать поскорее в Солотчу. Совещание окончилось в 7 часов, машину они достали только в 9 часов. Домой я приехал в половине одиннадцатого и с наслаждением лег в беседке — в свежести и прохладе, но в 5 часов утра меня разбудили, — приехали на машине из Москвы Дудин, режиссер «Гончих Псов» Казанский (очень милый человек) и долговязый шофер Коля. Нельзя сказать, чтобы я был очень рад их приезду, — было много возни, чтобы их накормить и устроить, мне же хотелось побыть в тишине и одиночестве. После чая взяли удочки и поехали па машине (MI) на Сегден, — ехали всего двадцать минут. Весь день провели на Сегдене и на Черненьком озере. Все трое были в восторге. Поймали полведра окуней. У Зотовых была сенсация, — катали в машине Васю и всю сегденскую детвору. Когда мы уезжали (уже в темноте), Вася прибежал из лесу и притащил для тебя букет вереска, — очень просил, чтобы с ним осторожно обращались. Он очень к нам всем привязан.

Дудин приехал якобы для разговоров о пьесе (говорить, оказалось, не о чем), на самом же деле, чтобы половить рыбу. Я послал с ним тебе в Москву вереск и посылку, — написать не успел, — перед отъездом (они уехали сегодня на рассвете) была страшная спешка, — им сказали, что в Рязани в 6 часов разводят на два часа плашкот, и они собрались буквально в одну минуту. Забыли здесь и рыбу, и громадный арбуз — если Миша приедет завтра (только что Манька притащила твою телеграмму), то мы вдвоем его съедим.

Впервые наш левитановский дворик был осквернен пребыванием автомобиля. Старуха была потрясена и польщена до того, что ни слова мне пе сказала о том, что Дудин сломал сиденье на стуле. Очевидно, появление машины, по мнению старухи, очень подняло ее (старухин) авторитет в Солотче.

Сейчас опять тихо, чисто, и я, когда окончу это письмо, буду писать рассказ <���…>

Расцвело несколько белых астр. Черный кот сидит на пороге, моется и кланяется Звэре и Серому. Дивного перевели поближе к бане, — очевидно, старуха уже считает меня его хозяином. Утка нахально кричит в дверях, требует червей.

От Роскина нет ни слова, — когда все-таки он приедет и приедет ли вообще <���…>

Твой Па-Пауст.

1 августа 1938 г.

Туся, дорогая, я очень хотел написать Вам о Тургеневе, но меня напугал срок и то обстоятельство, что в этой проклятой Солотче нельзя достать ни одного тургеневского тома. Жаль. Но я обязуюсь все новое, что пишу, передавать Вам или целиком, или в отрывках. Только Вам. Я в отчаянии, что подвожу Вас. Спасибо за Кипр, и Левитана, — их удачу я отношу и за Ваш счет. Пишите. Привет Игнатию. Не считайте меня бесчувственной свиньей.

Ваш К. Паустовский.

Роскин нагло утверждает, что Вы брали призы на лодочных гонках.

13 сентября 1938 г. Солотча

Валюшонок, — что же это ты обещал написать письмо в тот день, когда отправлял письмо Серый, и ничего не прислал? Третьего дня Роскин ходил на почту, — читать газету, — и принес новость о пожаре в Центральном детском театре. Материально это меня не затронет, но вообще неприятно, — сильно задержится премьера. Очевидно, пожар был грандиозный.

Получил телеграмму от ленинградского ТЮЗа (Театра юных зрителей) о том, что Сушкевич разрешил им ставить «Созвездие». Значит, в Ленинграде пьеса пойдет в двух театрах — Реалистическом и Детском.

Мы живем хорошо. Рувим уезжает завтра. Роскин очень мил, и даже Миша с ним примирился. По вечерам Роскин приходит за нами на рыбную ловлю, — вчера пришел на Селянское озеро весь в белом, на обратном пути мы попали под дождь — первый за два с половиной месяца. Сегодня с утра — тоже теплый дождь п замечательный воздух, уже пахнет осенней листвой, по всем дворам поют петухи, цветы ожпли от дождя, а Миша уже ходит по саду и ищет выползков <^…^ Валентина держится в стороне. Рувим очень завял — иногда ходит с нами на рыбную ловлю, но бывает скучен и бесцветен. Дивный заболел — у него громадные раны на обоих ушах, шерсть слезла, он отощал, стал очень жалкий. Заставили старуху повести его к ветеринару. Его лечат, но лечение почти не помогает.

Черный котище начал уже ласкаться и очень понравился Мише с тех пор, как у пас под столом набил морду чужому коту. Вот видишь, какие у нас патриархальные новости. Я работаю — пишу рассказ и наброски для вахтанговской пьесы, Роскин пишет большую статью о МХАТе

На все письма я теперь отвечаю сейчас же, чтобы не огорчать Зверуныо, — даже на самые незначительные. Вчера послал письмо красноармейцу из города Керки в Средней Азии — он мне прислал очень хорошее письмо, ты его, должно быть, помнишь.

Я согласился (принципиально) писать биографию Шевченко, — получил второе письмо от Фадеева, отказываться от этой работы очень неудобно.

Целую тебя очень-очень

Поцелуй Серого и скорей пиши. Твой Па.

21 февраля 1939 г.

Николай Николаевич, дорогой, — не ругайте меня последними словами! Я в Москве так измотался, что ничего не успеваю сделать. Условимся иначе — первый же рассказ, честную прозу (все прочее есть гиль) пришлю Вам для «Резца». Если я этого не сделаю, то Вы проклянете меня на вечные времена.

На днях собираюсь в Свердловск — с Роскиным, Симоновым, Вовой Ермиловым. Задание туманное — «творческая» помощь уральским писателям. Чем? Как? Ничего не понятно. Как хорошо, что, когда Вы, и я, и все наши сверстники начинали писать, к нам не приезжали никакие бригады и не рылись в наших рукописях.

Арон все дни и ночи сидит в клубе, играет на бильярде, курит, пьет чачу и рыжий кофе из гималайского жита и потому пожелтел, как маркер.

На апрель все собираемся в Ялту. Не удастся ли Вам отложить Дальний Восток?

Новостей литературных нет. Есть театральные. В ТЮЗе идет «Сказка» Светлова — изумительно! Настоящая и большая поэзия. Удивительно, как Брянцев мог «завалить» такую чудесную пьесу.