Константин Паустовский - Том 9. Письма 1915-1968

Завтра начну писать (сценарий). Буду гнать вовсю. Обнимаю тебя, золотой мой человек. Поцелуй всех.

Твой Котя.

29 марта 1950 г. Ленинград

Танюшок, — хотя ты мне и звонила вчера и сегодня мы снова будем говорить, но я все равно пишу тебе.

Потому что ты очень хорошая. Вот!

Вчера весь день пробыл в Эрмитаже, работал там, а к вечеру решил обойти залы. Обошел, почти не останавливаясь, сто двадцать зал (около 10 километров) и больше не выдержал. К тому же заблудился.

Посмотрел только несколько вещей — Леонардо да Винчи, Греко, Рафаэля и Тициана.

Сегодня с утра писал, потом был на студии (далеко, около Александро-Невской лавры) и с кровью вырвал у них тысячу рублей. Обормоты!

Сценарий окончил 31-го — надо от него отделаться вчистую. Страшно соскучился, прямо до отчаяния. До того, что все мне не мило. Очень я тревожусь, что ты до моего приезда останешься без денег. Займи тогда у Рувца, — мы тотчас отдадим.

Погода истерическая. С утра было солнце, а сейчас валит снег. Я здоров совершенно.

Целую тебя. Твой Костик.

Галка, солнышко, что ж ты болеешь? Ты же обещала, что будешь беречься. Я, конечно, подозреваю, что ты съела на улице мороженое под ледяным сентябрьским дождем или что-нибудь в этом роде.

Мама, наверное, все расскажет о нашей жизни. А может быть, расскажет и Алешка, если захочет. Здесь сейчас очень тихо и, несмотря на дожди, очень хорошо. Пышно доцветают цветы. Те астры, что ты посадила около маков, набрали бутоны и вот-вот зацветут. Сад уже осенний, засыпанный желтыми листьями, сырой и безлюдный.

Новости наши — деревенские. Пестрого котенка взяла Ариша, и его тут же у нее украли. Серого кота бабка Таня отнесла к себе в мешке, но на следующий день он вернулся и сказал, что уходить никуда не собирается.

Я сейчас начал много работать (в баньке) и потому редко бываю в лугах. Брал лодку, ездил на Бык. Вода спала, и того протока, по которому мы проезжали, уже нет. Он пересох, но я нашел второй, очень интересный проток. С Толей (мужем Марии Михайловны) мы ходили на Прорву и на быстрину (проток). В лугах пусто, доцветает гвоздика.

Птицы уже собираются в стаи перед отлетом.

Я езжу в Рязань — мне оперируют челюсть, и это довольно противно.

Скоро уже конец.

Сейчас я остаюсь совершенно один во всем доме и во всей усадьбе.

Поля уходит на несколько дней копать картошку. Я, конечно, не боюсь, но не знаю, что делать с котами (их трое) и чем их кормить.

По случаю того, что я буду совершенно один, я буду почти каждый день звонить в Москву, а ты напишешь мне письмо (только не такое короткое, как ты любишь писать), потому что мне будет нестерпимо скучно. Не забывайте меня в чаду столичной жизни.

Примерно 22–23 сентября позвони, пожалуйста, на книжную базу (И 1-71-81) и спроси, готовы ли для меня книги. Если да, то надо их взять по этой записке. Часть книг оставь себе, — остальные мама, очевидно, привезет сюда. Но не очень жадничай (это я шучу, конечно).

Напиши все о себе, — как в школе и где ты бываешь (кроме оперетты), что читаешь и что вообще думаешь «за жизнь» и все такое прочее.

Поцелуй бабушку. Целую тебя. Смотри, не болей.

К. Г.

Посылаю тебе англо-русский словарь (второй). Зачем тебе столько английских словарей!

Ваш братишка, сударыня, Алешка стал чудесный. Да вы и сами увидите.

Только что (в 8 ч. вечера) приехал Вася и рассказывал, что ты устроила в машине сквозняк, после чего он болел пять дней и думает взыскать с тебя за эти пять дней убытки.

Я встретил того глухонемого, что помог мне тащить щуку на Студенце. Он очень просил кланяться…

Пришли мне, будь добра, газету (любую), где напечатано постановление о туркменистанском канале. Очень нужно. Если можно, вышли ее шестнадцатого. Еще раз целую. («Еще раз ныряю».)

К. Г.

18 сентября 1950 г. Солотча

Танюша, моя радость, ты, наверное, очень устала в Москве. Даже по телефону, по голосу это слышно. Очень обидно, что ты уехала именно сейчас, когда началась такая золотая и необыкновенная осень. Я даже писать о ней не буду, — не хочу тебя огорчать. Говорят, что такие дни простоят до половины октября. Сад весь золотой, весь уже шуршит, но цветы отдыхают и все цветут и цветут. Расцвел неожиданно чудесный белый кариопсис, мы о нем и пе подозревали.

Но очень пусто и одиноко. И тишина такая, что когда рыжий котенок подымается по лесенке на мезонин, то кажется, что идет человек.

Маленькая моя, я все время думаю о тебе, о том, какое это счастье, что ты пришла ко мне и что мы теперь совсем родные. И, несмотря на то что мы как будто привыкли друг к другу, ощущение свежести и необыкновенной радости и прелести никак не уходит, все остается, и, должно быть, останется навсегда.

Танюш, мое золотое сердце, спасибо тебе за все, за все и за то, что ты так мужественно переносишь мое неумение устраивать жизнь.

Ради бога, береги себя, маленькая, и в Москве не огорчайся ничем и не падай духом, — главное у нас с тобой есть — и очень редкое, — а остальное приложится.

Что думает Алешка? На что таращит глаза? Трогательный и шумный человечек. Ты с ним поговори о себе и обо мне, пусть знает, что он появился на свет от большой любви, и потому и ведет себя соответствующим образом.

Я работаю, хотя осень такая, что это трудно. Вот и сейчас — за окнами какой-то слабый серебряный туман, полная тишина, безветрие и такое солнце, что вяз за окном (у балкона) стоит как литой из золота и бронзы.

Новости таки: Лидка (девчонка с молоком) надорвалась у Поли, когда копала картошку, и на третий день ушла. Должно быть, еще и простудилась. Говорит, что «все заложило».

Поля все перестирала. За два дня, что пробыла дома, она уже успела немного одичать и говорит мне «ты», потом спохватывается.

Груня принесла творог и обещает спечь какие-то особенные ватрушки. Бабка Таня лежит, но прислала с Вовкой картошку.

Коты ведут себя нахально и со мной совсем не считаются. Едят роскошно. Но из комнат изгнаны за то, что напачкали около телефона, — ночуют в коридоре с воплями и жалобами, — ночью стучат в дверь в мезонине, но я делаю вид, что не слышу.

Все готовятся к празднику и поэтому набиваются с мясом. Так как калитка заперта, то бабы кричат в окна: «Свининки не надоть? Баранинки не надоть?»

В лугах был футбольный матч Солотча — Спас-Клепи-ки. На шестах подняли красные флаги, баянист играл марши, все мальчишки из Солотчи, Заборья, Полкова и всех окрестностей мчались мимо нашего дома, но все кончилось мордобоем, и с поля солотчинские футболисты шли, ненатурально рыдая и размазывая по мордам слезы и кровь. А сзади со свистом и гиком неслись мальчишки. И над Солотчей висел такой густой мат, какого еще никогда не было.

Вот и все наши новости, если не считать, что пастух проворовался, украл колхозную телку и его арестовали.