Константин Паустовский - Том 9. Письма 1915-1968

С Рязанью у меня немного затягивается, — швы зажили, но не совсем.

Я почему-то много сплю, рано ложусь.

О Москве ты все мне расскажешь, поэтому я не спрашиваю.

Чтобы не забыть, — скажи Васе (шоферу), что есть очень хорошая дорога в объезд того болота, где мы переносили Алешку через канаву с водой. Из Полян (по пути в Солотчу) надо взять правее (свернув с мощеной дороги) — по дороге к ж. д. полотну и потом вдоль дороги — до Солотчи. Там дорога сухая и укатанная.

О делах будем говорить по телефону.

Целую тебя, моя прелесть родная-преродная, будь спокойна и не уставай. Жду.

Поцелуй Алешку. Поцелуй Галку и маму. Привет всем.

Твой

Котишник.

27 сентября 1950 г. С. Солотча

Зина, Ароша, дорогие! Спасибо за письмо, — оно порадовало меня в сельском моем уединении. Таня с «лялькой» на днях уехала в Москву готовить «логово» для зимней нашей жизни. Судя по всему, Таня в Москве дико замоталась — и с устройством комнаты, и с мальчишкой (дело в том, что у Тани совсем не было молока и его с первых же дней пришлось кормить чужим грудным молоком, за каковым приходилось каждый день ездить в Рязань за 25 километров). В Москве это значительно легче.

Я остался в Солотче до начала октября, — надо закончить всякие литературные труды.

Мальчишка, по-моему, чудный, и все говорят, что невероятно похож на меня, чему я не верю, так как хочу, чтобы он был красивый.

Жить в Москве мы будем в Таниной маленькой комнате на улице Горького, так как Союз писателей квартиры мне не дает, очевидно, как «разрушителю семьи» <���…>

Зина, наверное, уже уехала. Она не написала, — едете ли вы в Гагры вместе или ты, Ароша, остаешься в Москве. Пишу в Москву наугад. Напрасно Зина задается, что она может писать всякие стишки. Я тоже могу. Вот, пожалуйста;

Я пе забыл своих друзей,

Хоть и ловлю в тиши язей,

И важных сумрачных лещей,

И красноперых окуней,

И синеглазых пескарей,

И остроносых стерлядей,

И тупорылых головлей,

И раздражающих ершей,

И заболоченных линей,

И даже мелких карасей,—

Все для друзей! Все для друзей!

Для их детей, для их семей!

Для их стола,

Для их гостей!!!

Видали ли вы столько рифм к слову «друзей»? Одяих только ихтиологических рифм!

Ароша, если ты в Москве, то вот телефон Тани — Д1-45-81,— она будет рада, если ты ей позвонишь. А может быть, ты придешь посмотреть маленького? А? Во всяком случае, как только я вернусь (числа 6–7 октября), я тотчас позвоню, и мы увидимся. Есть о чем поговорить!

Если вы в Гаграх, то я надеюсь, что угрюмый Илюша соблаговолит переслать Вам это письмо (если вы дали ему на этот счет соответствующее указание). Тогда пейте хванчкару, наслаждайтесь и вспоминайте прошлое.

Привет Николаю Яковлевичу. Чего он там делает? И Илюше.

Целую вас обоих крепко.

Коста.

< >

Привет всем, кто еще меня не забыл.

29 апреля 1951 г. Сталинград

Тануш-Тапуш, милый мой человек, до сих пор пет от тебя телеграммы, и я не знаю, доехала ли ты до Солотчи или вернулась обратно. Я только что приехал, но, если бы было можно, я сегодня же уехал к тебе, — я радуюсь каждому прожитому дню, потому что все меньше остается дней до отъезда. Пожалуйста, береги себя, маленькая, Та-нуш. Ради себя, Алешки, меня, Галки и всей нашей маленькой семьи. Только сейчас я сообразил, как был замотан в Москве, даже забыл попрощаться с Арбузовыми и Налетовыми.

Ты можешь написать мне в Цимлянскую (Рост, область) — письмо там меня застанет.

Живу в «Интуристе» над рестораном, где всю ночь бушуют командировочные.

Сегодня, может быть, перееду на дебаркадер на Волгу, — там на втором этаже есть крошечная чудесная гостиница, — вместо комнат каюты, окна выходят на Волгу, пароходы причаливают рядом. Там тихо, масса воздуху и чистота корабельная. Сегодня там должна освободиться одна из шести кают. Тут же ресторан, почта, библиотека. С рестораном вчера был забавный случай, — он только что открылся, я был первым его посетителем, и потому (по старой традиции) с меня не взяли денег за обед. Почин.

После Москвы люди кажутся здесь очень ласковыми и добродушными. Никто никуда не торопится.

Был в местной редакции, встретил там Долматовского, — он весь в орденских ленточках и значках. Был с ним в подвале универмага, в той комнате, где взяли в плен Паулюса. Сейчас там сидит за столом «уполномоченный по пожарной охране универмага».

Центр города совершенно новый, залитый асфальтом, с великолепным новым театром, колоннадами и скверами, но тут же, в двух шагах, — все еще в развалинах и пыли и невыносимом запахе, — роют фундаменты для домов там, где был передний край обороны, и — отсюда запах, хотя и прошло уже восемь лет.

Был в старых блиндажах. Кое-где еще живут какие-то старики и старухи. Свои землянки они обносят очень интересными заборами из всяких остатков войны, — прострелянных аэропланных крыльев, пулеметных стволов, порванных гусениц от танков.

Сегодня (через полчаса) я поеду на новую лесную полосу в Дубовку, километров за 30 к северу от Сталинграда.

Сюда приехали немецкие вдовы, — матери и жены немецких солдат, убитых под Сталинградом. Им показывают братские могилы. Они бродят, заплаканные, по городу, по пустырям, где еще до сих пор валяются человеческие кости. Очень страшно на них наступить.

На Волге — большой разлив. Волга мутная, быстрая, пахнет нефтью.

Цветет сирень. У всех волжских грузчиков в рваные кепки воткнуты ветки сирени. Пыль и жара. Я пробуду здесь до 2 мая. 2-го выеду в Калач, оттуда уже проеду по всему каналу, а потом — в Цимлянскую. Местная газета уже пристала ко мне, и придется написать что-нибудь очень короткое к праздничному номеру. Я здоров, отоспался. И, кажется, лучше выгляжу.

Как ты? Как Алешка? Танка, Танка, как все не нужно, кроме тебя. Я люблю тебя, золотое мое сердечко, так, что даже не могу, не умею об этом рассказать. Ты слышишь? Отдыхай, смейся вместе с маленьким (мальчик-золотайчик из города Динь-Динь), вспоминай обо мне немножко.

Обнимаю тебя, моя радость.

Поцелуй Алешку и Галку (если она еще в Солотче). Кланяйся няньке.

Твой Котъка.

1 мая 1951 г. Сталинград

Танюша, — вчера я весь день пробыл в степи на лесных посадках, проехал на виллисе больше 200 километров и потому не успел послать телеграмму. В степи — чебрец, ветер и пыль, пыль — тонкая, как пудра. Ее невозможно отмыть.

Сегодня в «Ст. правде» напечатан мой очерк. Его очень хвалят. Был на демонстрации (на трибуне), сейчас пойду обедать на дебаркадер, там свежо, пусто и тихо.

Послезавтра (3-го) уезжаю в Калач. Там пробуду два дня, а потом в Цимлянскую.

Я тороплюсь, мне хочется скорей к тебе, — все время думаю о тебе.