Константин Паустовский - Том 9. Письма 1915-1968

Я даю свое согласие на экранизацию «Северной повести» в том виде, как это сделано у тов. Андриканиса.

Мне кажется, что тов. Андриканис уже сейчас может начинать постановку картины. Что же касается небольшой доработки диалогов, то я проверю их и допишу в небольшой срок — к концу марта месяца.

Этим, по существу, будет исчерпана моя работа над сценарием, так как никаких изменений я делать не смогу. Эти бесконечные изменения и привели к тому, что многие писатели, в том числе и я, избегают работать в кино*

К. Паустовский.

20 апреля 1959 г. Ялта

Дорогой Саммир! Мое молчание — следствие «идиосинкразии» к самому процессу писания. Должно быть, это случилось со мной от чрезмерного сидения за письменным столом. Много работал. Написал большой (два листа) рассказ под странным названием «Мимолетный Париж»…

Сейчас начал писать пятую книгу автобиографической повести (Кавказ, Тифлис, Армения — нечто вроде «Королей и капусты»). В «Октябре» безобразно разбили повесть на мелкие кусочки — это выдумка Шейнина, чтобы поднять тираж. Лучше прочитайте целиком — в мае.

Татьяна Алексеевна уехала в Москву готовиться к лету. А сюда ко мне приедет в качестве медицинской сестры Галка или Соня. Числа 12–14 мая двину в Москву, к себе, на север. Увидимся, и все вам расскажу.

Моя астма присмирела. Задыхаюсь мало, все говорят, что я очень хорошо выгляжу.

Здесь ранняя, прозрачная и теплая весна. Цветут крокусы (особенно их много на Царской тропе), анемоны, барвинки — примулы, пышйо цветет миндаль и кизил, очень красиво, очень трогательно. Появились иностранные туристы. Вчера приехала бельгийская королева — очень шустрая старушка.

Мы с Галкой (она сюда приезжала на две недели) ездили в Севастополь, потом на самое красивое и почти неизвестное побережье Крыма — между Алуштой и Судаком. Там на протяжении 150 километров только два маленьких поселка. Настоящая Иудея. Пляжи (из серого песка) бесконечные и пустынные. Воздух потрясающий. Горы — рыжие, красные, сиреневые, желтые, черные — всех мыслимых цветов, но растительности мало, — один дубняк. Как о прекрасных днях Аранжуэца вспоминаем о декабре, январе и феврале, когда нас во всем доме было пять человек и у каждого свой этаж. Сейчас дом уже полон. Начинается сезон. Съезжаются именитые. Приехали Инбер, Либединский, Николай Чуковский, Арбузов, Константин Финн, Атаров и прочие. Дом превратился в гостиницу. Работать уже трудно, — очень много разговоров…

При Казакевиче здесь было необыкновенное веселье. Об этом я расскажу Вам в Москве, — напомните мне, чтобы я не забыл аттракцион со шкварками.

Вы на меня немного сердитесь из-за Ф., но я ничего не могу с собой поделать, особенно после случая с Комой Ивановым. Этого я просто не понимаю. Во всяком случае, мне очень горько, — почти в семьдесят лет терять веру в друзей и притом бесповоротно, — это очень опустошает. Я не понимаю, что ему нужно… Все у него есть, и ничего у него не отобрали бы, если бы он вел себя по-настоящему, а если и отобрали бы, то ведь он не ремесленник, ведь писательство и подлинная верность народу и гуманизму — это призвание, а не профессия. Он великолепно знает, что ради верности своему делу можно идти в случае необходимости на жертвы, на нищету, на голод, черт возьми. Ну, бог с ним, — жаль, что он смарал конец своей жизни. Тут уж ничего не поделаешь.

Не сердитесь, умоляю. Не надо бы писать всего этого, но просто не удержался.

Уехала ли Нина? Где она?

Обнимаю Вас крепко. Поцелуйте Нину.

Ваш К. Паустовский.

Валя пока со мной. Он еще растолстел и Вам низко кланяется.

Дорогой Александр Константинович!

Я очень люблю Ваши письма, — из них я узнаю все, что нужно зяать. Эти письма — экстракт литературнотеатральной жизни Москвы и Ленинграда. Но, ради бога, не обижайтесь, что я так медленно отвечаю, — я так много писал и пишу сейчас, что у меня уже появляется нечто вроде «идиосинкрозии» к перу и бумаге. Но это, конечно, пройдет. Здесь я написал большой рассказ (а может быть, это вовсе не рассказ, а нечто внежанровое) под названием «Мимолетный Париж»… Сейчас пишу пятую книгу автобиографической повести — нечто вроде «Королей и капусты» О. Генри.

Вы правы, — историю с резанием повести на мелкие куски придумал, конечно, Шейнин. Пока «Октябрь» собирался печатать повесть, он присылал сюда ко мне трех эмиссаров (Замошкина, Дроздова и Шейнина) в надежде выцыганить поправки. Ничего из этого не вышло, и эмиссары, отметив у меня командировки, отбыли в Москву.

Написал по просьбе С. С. Смирнова для «Литгазеты» большую статью о положении литературы и писателей. Смирнов, кажется, решается ее печатать, несмотря на то что уже сейчас из-за этой статьи — правда, очень резкой, — в Союзе писателей начинается довольно сильный шухер. На днях в связи с этой статьей Смирнов должен приехать в Ялту — «уточнять и согласовывать». Посмотрим.

Я проживу здесь примерно до 14 мая. Вместо Тани, чтобы побыть со мной (Таня еще боится оставлять меня одного, хотя мне стало гораздо легче), сюда приедут или Галка, или Соня — «Золотая ручка». Зима здесь прошла чудесно, нас было всего пятеро, у каждого в доме был свой обширный и тихий этаж. Сейчас дом уже набит до отказа <\ «С> Из писателей здесь Алеша Арбузов, Либе-динский, Каверин, Вера Инбер и Константин Финн.

Здесь очень трогательная, прозрачная и холодноватая весна. Уже отцвел миндаль. Цветут кизил, терн, дикая груша, каштан. В воздухе носятся тучи кипарисовой пыльцы, пахучей, но вредной для астматиков. Снег на горах почти растаял. Полуостров наводняется туристами. Среди туристов — проворная старушка, бельгийская королева.

Приезжала Галка. Ездили с ней в Севастополь — пустынный и, как всегда, прекрасный и на удивительное, почти никому не известное побережье Крыма между Алуштой и Судаком. Там на протяжении 150 километров почти нет поселков (всего два), дикие разноцветные горы, тишина, потрясающий воздух, накатанные пляжи на десятки километров и какая-то особенная чистота красок. Похоже на Иудею.

Что касается «Простых сердец», то пьеса эта была издана отдельной книжкой в издательстве «Искусство», кажется, в 1940 году. Она, конечно, есть в Ленинской библиотеке. У меня экземпляр не сохранился. В Москве пьеса шла в театре Революции. Главную роль играл Астангов. Пьеса, по-моему, «не сахар». Вообще, я перестаю обычно любпть свои старые вещи, за исключением очень немногих.

Вы много написали, — две пьесы и сценарий. И еще воспоминания о Мейерхольде. Здорово!

Скоро увидимся. Еще раз поздравляю и крепко Вас обнимаю.

Ваш К, Паустовский.

22 июля 1959 г. Таруса на Оке

Дорогой и любезный нашему сердцу Михаил Леонидович, только что получил Ваше письмо и очень обрадовался, что Вы, оказывается, еще не разучились писать письма своим друзьям. Это похвально!