Валерий Осипов - Разрушение храма

Все эти мысли, настроения, впечатления и еще многие другие раздумья и наблюдения, сделанные и в полете, и во многих других поездках по стране, Олег вложил в свои репортажи с борта аэростата, которые были перепечатаны многими советскими и зарубежными газетами и даже журналами; международная ассоциация журналистов-демократов присудила за них Олегу Курганову золотую медаль, и имя его впервые по-настоящему громко прозвучало в журналистских и даже литературных кругах.

Курганов открыл глаза… Женщина, сидевшая перед ним, причесывалась, высоко поднимая голые руки. Длинные ее волосы свешивались то на одну сторону, то на другую, она перебрасывала их с плеча на плечо, закидывала за спину. Около женщины, прижавшись к ее коленям, стоял маленький мальчик, лет трех-четырех, в коротких штанах с одной лямкой через плечо. Вид у мальчика был капризный, заспанный, грустный. «Похож на моего, — подумал Курганов, — тот, бывало, по утрам тоже приходил скучный, невеселый…»

Кто-то третий, сидевший рядом, придвинулся к мальчику со стороны. Чьи-то большие мужские руки погладили мальчика по голове, приподняли с пола, посадили в кресло…

Курганов шевельнулся. Женщина, заметив его движение, торопливо начала застегивать кофточку на груди. «Это то самое семейство, — подумал Курганов, — которое спало напротив меня валетом. А мальчик спал между ними».

Зал ожидания Казанского вокзала возвращался издалека, выплывал из реальности, возникая на фоне воспоминаний спящими человеческими фигурами и сводами потолка, как изображение на фотобумаге, положенной в проявитель. Зыбкая грань между прошлым и настоящим крепла, отвердевала.

Бравые матросы в черных, наглухо застегнутых бушлатах, уже проснувшиеся и успевшие привести себя в относительный порядок, неподвижно сидели справа и слева от Курганова, будто конвой, глядя прямо перед собой.

Курганов посмотрел на висевшие на противоположной стене часы — до первой электрички оставалось десять минут. Он встал, подвигал плечами, потянулся, напружинив мускулы и тут же отпустив их, поежился и, переступая через ноги еще спавших, пошел к выходу на перрон.

Почти два с половиной часа прошло с тех пор, когда он вошел в здание вокзала, но положение многих транзитных пассажиров, мимо которых он проходил тогда в поисках свободного места, за это время совершенно не изменилось: все те же заломленные руки, открытые рты, тяжелое дыхание, храп, разбросанные в стороны ноги, съехавшие на глаза шапки, сбившиеся на плечи платки, все те же узлы, мешки, рюкзаки, чемоданы, корзины, чувалы, тюки, рогожи, авоськи с баранками и мандаринами, все та же, не допускающая ни одного дня промедления поспешность, все та же неотвратимая решимость — промучившись ночь на этих лавках и креслах, в этих живописных, изощренных, страдальческих позах, с утра первым же поездом отправиться в нужном направлении, так как жить по-старому, не достигнув желаемого места, очевидно, нельзя, невозможно, непереносимо.

«И все-таки почему они почти все, — подумал Курганов, — спят в таких физически неудобных для себя положениях: согнувшись, скрючившись, скособочившись, с полузадушенными лицами, с подвернутыми ногами, с напряженно караулящими вещи руками?.. Это что же, общий стиль, что ли, такой, вокзальный — кто больше мучений во сне примет?.. Или им всем снится одно и то же: потеряли билеты, опоздали на поезд, не уберегли багаж, попали в крушение?..»

Действительно, какие-то дантовские круги, думал Курганов, пробираясь к выходу между рядами спящих в креслах и на лавках пассажиров. Словно кто-то наказал их за то, что им не сидится на месте, за страсть к переездам и передвижениям, за суету и ненужные хлопоты, за тщетные, может быть, надежды устроиться где-то лучше и выгоднее, за то, что, не сумев ужиться с кем-то, они тащат теперь за собою в неизвестность детей и весь скарб, увеличивая свою собственную и еще чью-то неустроенность, уменьшая чьи-то шансы на близкое получение жилья, внося путаницу и неразбериху в чьи-то планы и расчеты.

Перестань, сказал сам себе Курганов, останавливаясь. Люди едут из города в город, из одного края в другой и вообще перемещаются по земле не только из-за выгоды. Есть десятки и сотни других причин, мешающих человеку жить на своем месте, заставляющих его отправляться в дорогу и терпеть неудобства в пути. Люди не всегда вольны в своих поступках. Очень редко удается человеку полностью подчинить себе все обстоятельства своей судьбы. Как правило, обстоятельства все-таки берут верх над судьбой человека.

Не обстоятельства, а страсти. Мы сами создаем себе обстоятельства, увлекаемые страстями. А потом жалуемся, что обстоятельства свалились на нас неожиданно. Человек — раб своих страстей гораздо в большей степени, чем он об этом думает. Зачем я, например, поехал в этот чертов Ливан? Зачем добровольно полез головой в эту, своими руками завязанную петлю? Интерес к этой чертовой загранице не давал покоя…

Люди и, наверное, вообще человечество подчиняется не только законам производства. Какие-то огромные и невидимые миру слепые страсти гонят человечество по общей дороге надежд и желаний, по общей дороге падения и греха… Данте считал самым «легким» грехом гордость, потом алчность. Интересно, есть в этом спящем зале, в этом сонном царстве гордецы и накопители? Конечно, есть. И не только они. Здесь наверняка есть и стяжатели, и трусы, и обманщики, и клятвоотступники, и даже обитатели самого последнего, самого страшного дантовского круга — изменники, предававшие своих мужей или жен, а может быть, и детей, а заодно и отцов с матерями и братьями.

Перед началом дантовских кругов, вспомнил Курганов, было написано: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Все эти путешествующие по разным адресам транзитные пассажиры, безусловно, надеются на что-то. Во всяком случае, на исполнение своих желаний. Всякая дорога начинается с надежды. Только надежда дает человеку силы для дороги.

«Значит, надо надеяться? — усмехнулся Курганов, подойдя к выходу на перрон. — Ты навсегда ушел из своего дома, твоя жена предала тебя, твоего сына скоро будут гладить по голове чужие руки, а ты все-таки должен надеяться на что-то…»

Надеяться или просто ждать? Найти какой-нибудь свой зал ожидания (свой зал надежд и ожидания), сесть в кресло, снять ботинки, вытянуть ноги — шапку на нос, руки в брюки, и пропадите вы все пропадом! Когда-нибудь, наверное, подойдет какой-нибудь поезд и к моему залу ожидания, к моему залу надежд и ожидания. А пока…

Курганов оглянулся. Наверное, он все-таки зря подумал плохо обо всех сразу транзитных пассажирах. Все эти спящие в неудобных позах люди, наверное, тоже испытали на своем веку немало душевных страданий, пережили не одну сердечную катастрофу. Люди и, наверное, вообще народы мучаются не только на полях сражений и войн. Человечество по разным причинам страдает все время, постоянно. У человечества всегда было больше желаний, чем возможностей их удовлетворить.