Семен Гехт - Пароход идет в Яффу и обратно

— А, вы тот самый молодой человек. Художник?

Он стоял на пороге униженный, бледный.

— Вы спрашиваете Анну? Ее нет дома.

Повернулась. Ушла. Прислуга с улыбкой захлопнула за ним дверь. Спустился по лестнице, медленно зашагал по тротуару, остановился, двинулся дальше — еще более грустной и медленной походкой. Вдруг его окликнули. Обернулся. Увидел запыхавшуюся прислугу.

— Идите назад, — сказала она, — молодая барыня просят вас к себе.

Снова навстречу вышла мать. С тем же высокомерием оглянула, произнесла:

— Я не хотела вас принять, господин Гордон, но моя дочь добрее меня.

Остановился в раздумье: в какую дверь?

— Прямо. Нора, зажгите свет.

Сделал несколько шагов по коридору, открыл без стука дверь и, смущенный, остановился на пороге. Анна лежала в постели яркая, сияющая — в вечернем гриме, с тщательно взбитой прической. Из-под одеяла видна длинная белая голая спина. В комнате накурено, пряно. Заметил на туалетном столике множество хрустальных флаконов и крохотных баночек в золотой и серебряной оправе. Заметил вскрытую коробку с сигаретами.

— Садитесь, Александр, я вас так давно не видела.

Смотрела на него, широко улыбаясь, весело и нагло. Позевывая, вытянула длинные руки, покрытые легким рыжим пухом, с узкими ладонями и блистательно-розовыми ногтями.

— Мне сказали, что вы ушли, и я послала за вами вдогонку.

Полуприсела и обнажила бедро. С удовольствием поймала его неспокойный взгляд. Долго не закрывалась, потом небрежно подтянула одеяло.

— Как живете? Рассказывайте. Садитесь, наконец!

Завернулась в одеяло, отодвинулась, показала: вот здесь можно сесть. Он опустился на ее кровать, смущенно сторонился, хотел быть подальше от ее тела. Протянул руку за сигаретой, в задумчивости раскручивал табак.

— Дайте и мне.

Когда зажигал спичку, столкнулись лбами. Знал, что она убеждена: вот-вот грянет поцелуй. Не поцеловал, несмотря на исключительные удобства момента. Взглянула на него снизу, затем сбоку, взяла за руку, засмеялась.

— Ого! Вы грустный?

— Да, Анна.

— Неужели вам мало того, что я согласилась принять такого негодяя… то есть вас? Говорите скорее, в чем причина вашей грусти?

Взял руку, лежавшую на его колене, стал незаметно гладить ее своими огрубевшими от строгальной работы пальцами.

— Вы можете мне помочь, Анна.

— Вот как!

С оскорблением отдернула руку. В глазах заиграла злоба. Они сузились, вдруг стали противными.

— Значит, вас привела ко мне корысть? Может быть, вам нужны деньги? Говорите!

— Нет, Анна, денег мне от вас не нужно.

Заговорила быстро и зло, будто зашипела:

— Я раскаиваюсь, что приняла вас, что допустила… Надо было гнать… Гнать… Встаньте и отвернитесь: я буду одеваться.

Стоя к ней спиной, Гордон все же увидел, как она соскочила, голая, с кровати, как застегнула на спине лифчик и набросила халат. Позвонила. Горничная принесла кофе, два тонких ломтика сыра, булочку.

— Согрейте кофе для господина Гордона.

Сидели друг против друга. Пили кофе. Он видел: гнев ее улегся. Робко сказал:

— Милая Анна, я бы не стал хлопотать о себе.

Внимательно слушала его рассказ. Переспросила: «Герш Гублер?» Переспросила: «В Аккрском замке?» «Английская полиция?» Задумчиво произнесла: «Да, сложное дело».

— Соедините меня с господином Аттолико. Попросите итальянскую миссию.

Он позвонил, передал ей трубку.

— Аттолико? Доброе утро! О нет, я уже давно не сплю. Встала в девять. Верьте не верьте, как хотите. С кем? Я уже с ним год не танцевала. Ну, знаете, ваше племя мне изрядно надоело. Подождите с новостями, Аттолико, у меня к вам дело. Во-первых, мне нужно сегодня же вас повидать, во-вторых, я прошу устроить мне свидание с Речгильдом…

Закрыв ладонью трубку, повернулась к Гордону:

— Это секретарь губернатора.

Продолжала разговор:

— Когда? В одиннадцать? Хорошо. Где? У меня? Хорошо. Жду вас, Аттолико…

Он смотрел на нее с восторгом. Ее отзывчивость показалась ему необыкновенной. Он уже верил, что Гублер будет спасен.

— Как я благодарен вам, Анна! Вы оказались куда лучше и выше, чем я думал.

— Потому что вы думали обо мне плохо, — обиженно воскликнула она, — вы отвратительно думали обо мне, Александр. Что вас тогда испугало? Неужели эти семь фунтов? Но я ведь вам отдала бы их через несколько дней. Моя любовь к вам была бескорыстной. Не верите?

— Сейчас верю.

Он сидел перед ней с опущенной головой, в позе горчайшего раскаяния.

— Семь жалких фунтов, — повторила она.

— У меня их не было, Анна.

— Почему же вы тогда не сказали? Нет, это тоже не оправдание. Вы должны были их достать, если я просила.

Подошла к столику, расшвыряла баночки, гребенки, флаконы.

— Смотрите, здесь каждый пустяк стоит больше семи фунтов.

Раскрыла шкаф, где на плечиках повисло множество платьев — открытых и закрытых, шелковых и шерстяных, коротких и длинных, гладких и расшитых цветами.

— Здесь каждое платье стоит больше семи фунтов.

С шумом захлопнула шкаф, обиженно повела плечами.

— Идите, Александр. И знайте, что я сделаю для вас все, что смогу. Завтра днем позвоните.

Он захотел поцеловать ее на прощанье в лоб, но она отстранилась. Прикоснулся губами к руке, благодарно посмотрел в глаза и, пятясь, покинул комнату.

— Да, — сказала она на другой день в телефон, — мне уже удалось повидать секретаря. Приходите обедать.

За столом ничего не сказала о деле. Между тем болтала много. Говорила о знатных людях, о богатых, о счастливых. Приезжал американский турист. Говорят, внук Рокфеллера. Все знакомые сбежались посмотреть на его автомобиль. Он стоит шестьдесят тысяч долларов. Его сделали по особому заказу. Ни у кого нет такой машины. У него был званый ужин. Каждая бутылка ликера стоила тридцать и пятьдесят долларов. Губернатор Сторрс — знаток красоты и эстет. Он не позволил прокладывать в Иерусалиме трамвай. Губернатор сказал: рельсы и вагоны нарушат стиль города…

Болтали больше часа. Гордон заглядывал ей в глаза, хотел узнать, какие новости, но Анна была непроницаема. Когда кончился томительный обед, она прошла с ним в свою комнату и, усадив его, сказала:

— Итак, я узнала. Дело ваше оказалось еще сложнее, чем я думала. Ваш друг приговорен к трем годам заключения. Он отсидел всего семь месяцев. Мелкие власти ничего не могут сделать. Его судьба — в руках губернатора. Однако есть обстоятельство, мешающее спасти вашего друга. Есть причина… — Она посмотрела на Гордона, улыбнулась, ждала вопроса.

— Какая причина?

— Она в вас… вернее, в вашей скупости.

Гордон молчал, чувствовал недоброе.

— Только один человек, — продолжала Анна, — может повлиять на губернатора. Это его секретарь. На секретаря же можно повлиять, тряхнув кошельком.