Семен Гехт - Пароход идет в Яффу и обратно

— Сколько? — спросил помрачневший Гордон.

— Когда-то, — сказала Анна, — вы пожалели семь фунтов для женщины, которая вас любила, а здесь нужно больше, гораздо больше…

— Сколько? — повторил Гордон.

— Я сомневаюсь, чтобы у вас были такие деньги. Но если, кроме вас, еще кто-нибудь интересуется судьбой вашего друга…

— Сколько?

Она вдруг смутилась, заложила руки за спину, тихо произнесла:

— Секретарь просит пятьсот фунтов.

— Пятьсот фунтов! — с ужасом воскликнул Гордон. — Пятьсот фунтов!

Его озадачило ее смущение. Ему казалось, она не сразу назвала сумму. Показалось еще, что Анна сперва хотела сказать больше.

— Это же фантастические деньги, — проговорил он.

Скосив глаза, он следил за ней исподволь. Следующими словами она еще сильней укрепила возникшее у него подозрение.

— Интересно, какую сумму, — сказала она с деланным равнодушием, и он это деланное равнодушие заметил, — какую сумму вы могли бы среди своих товарищей собрать? Вы же не один хлопочете, не правда ли? Вас много? Да?

— Какую сумму… — пробормотал Гордон, — какую сумму…

Она взяла его за руку, ласково сказала:

— Если бы вы могли собрать триста-четыреста фунтов, то я бы уломала этого негодяя… В крайнем случае, я бы продала для вас свое кольцо. Вы можете собрать триста фунтов?

Подозрение росло. Гордон продолжал ловить исподволь ее движения.

— Возможно, — сказал он, — такие деньги мы, может быть, соберем. Когда вы разговаривали с секретарем, Анна?

— Вчера днем.

— Но вы ведь только сегодня должны были встретиться с господином Аттолико?

Он заметил, как она покраснела, и ласково спросил:

— Значит, вам удалось увидеть его раньше?

— Конечно, — быстро ответила она. — Вы знаете, мы встретили его с мамой на Храмовой площади. К нам заглянули друзья из Эстонии. Они, конечно, захотели посмотреть все иерусалимские достопримечательности. Вот мы и пошли с ними… Очень скучная обязанность. Фрекен Хальмар к тому же такая дура… и вот с таким ртом… как удав!

— Кто это фрекен Хальмар?

— Дочка этих провинциалов… Вы знаете, Александр, к подозреваю, что они здесь хотят выдать ее замуж. Трудное предприятие! Вы бы взяли в жены девушку, у которой рот величиной с Атлантический океан?

Она засмеялась. Улыбнулся и Гордон, улыбнулся и заметил, как обрадовала Анну его улыбка.

— Я как раз шла с этой большеротой, и вдруг к нам навстречу господин Аттолико. Он тоже тащил за собою каких-то туристов… Мы оттуда же пошли к секретарю. Я попросила господина Аттолико оставить нас… Вы знаете, мне ведь пришлось с ним поторговаться. Он потребовал тысячу фунтов. Я ему сказала, что это сказка и что за несчастного хлопочут бедные люди…

Подозрение росло, росло. Как-то сбоку взглянул на нее Гордон, вдруг спросил:

— А что, если бы я сам поговорил с вашим секретарем?

Он заметил: Анна вздрогнула, побледнела.

— Ни в коем случае! — воскликнула она. — Вы погубите и себя, и вашего друга. Глубокая тайна! Я убеждена, что Речгильд сделает вид, будто ничего не знает…

Больше не надо было подозревать. Непонятное стало понятным. Уловил в ее взгляде тревогу и злобу. Встал со словами:

— Сегодня поговорю с товарищами. Соберем деньги. Я к вам завтра приду, Анна. Хорошо?

Она не замечала игры. Еще раз коснулась его своим телом, разбросала прическу, неожиданно обняла, стала целовать. Поцелуй был долгий, порочный.

Гордон надевал в передней пальто. Увидел мать Анны, подобострастно улыбнулся, сказал:

— Я вас вчера видел на Храмовой площади.

— Вчера? — удивилась старая Бензен. — Но мы не выходили из дому.

— С господином Аттолико!

— Вы ошибаетесь, Александр. Мы не виделись с господином Аттолико больше месяца. Он обещал сегодня к нам прийти, но ему дали какое-то поручение, и он неожиданно уехал.

— Стало быть, я ошибаюсь, — пробормотал Гордон. — Возможно, возможно. И ваша дочь не была вчера в гостях у Речгильда?

— У вас жар, Александр. Мы не выходили из дому…

Гордон увидел, как тихо приоткрылась дверь, как оттуда высунулась голова Анны, как она злобно подавала матери знаки. Он быстро и невнятно пробормотал несколько прощальных слов и покинул дом. Спускаясь по лестнице, думал о том, что мера отвращения к этой женщине переполнена. Выйдя на улицу, он во второй раз дал себе клятву никогда не посещать дома Анны Бензен.

Снова Гордон сидит в кинематографе. Иногда он посещает Вильяма Партриджа. В Армянском квартале живет бедный адвокат-неудачник. Он беден, пишет длинные стихи на библейские темы, сам стирает свое холостяцкое белье, ухаживает за двумя масличными деревьями, растущими на его дворе, ждет случайного заработка. Каждые десять дней Гордон приносит ему в конверте фунт стерлингов. Он прячет эти расходы от жены, экономит на табаке, бритье и другой мелочи.

— Есть новости! — с восторгом восклицает каждый раз адвокат.

Он узнал, что в Лондоне готовится королевская амнистия. Надо сделать так, чтоб Гублер подпал под какой-нибудь пункт.

— Уж я добьюсь, — обещал Партридж.

Он бегает по канцеляриям, добывает справки, подшивает их, снимает копии.

В Иерусалиме — лето. Пусты водоемы, лениво кружится по улицам пыль, жизнь грустна.

Он снова опустился, стал раздражительным, проявляя чрезмерную чувствительность к мелочам и равнодушие ко всем высоким вопросам жизни. Однажды он отправился в резиденцию к губернатору. «Вы хотите видеть сэра Речгильда? — спросил дежурный офицер. — Обратитесь в канцелярию: он не принимает случайных посетителей». Гордон помнил слова Висмонта о правде и неправде и сказал офицеру, что его рекомендовала сэру Речгильду одна дама. «Кто?» — спросил офицер. — «Анна Бензен». — «Не знаю», — сказал офицер и ушел, оставив его в дежурной комнате под наблюдением двух часовых-сикхов. Офицер вернулся через десять минут. Он сдержанно улыбался.

«Стало быть, — спросил он, — вас рекомендовала Анна Бензен?» Гордон кивнул, и тогда улыбка офицера стала менее сдержанной. «Сэр Речгильд просил передать, — сказал он, — что рекомендации указанной особы недостаточно»… То время было самым унизительным в жизни. Гордон стучался во многие двери, и никто его не принимал. В доме Аписа сказали, что он уехал, но сперва узнали фамилию и советовались в другой комнате. Гордон побывал и в Явне, но Илья Шухман не захотел его выслушать. Он вскричал: «Дезертир! Если у тебя хватило наглости приехать к нам в колонию, то у меня хватит смелости сказать тебе: вон! вон из Явне». Висмонт писал часто. Он тоже надеялся на королевскую амнистию.

Кончилось лето, и Гордон, как всегда, сидел в конторке кассы. Было мало посетителей, он скучал и советовался с родственниками жены: не отменить ли сеанс? Стоит ли портить фильм и тратить свет для двадцатикопеечных билетов?..