Константин Лордкипанидзе - Клинок без ржавчины

Было от чего прийти в отчаяние.

В середине июня Леван поехал в Тбилиси на совещание молодых передовиков сельского хозяйства. В вагоне было душно, ночной кахетинский поезд медленно, с одышкой взбирался на Бадиаурское плоскогорье, в открытое окно степная непроглядная ночь швыряла больших зеленых стрекоз, они грузно шлепались на столик, на постель, и Леван, несмотря на духоту, решил закрыть окно.

— Стрекоз испугался! — сказал кто-то за его спиной.

Леван обернулся и увидел смеющуюся Гоголу. Она стояла между опущенными полками и обмахивала лицо смятым влажным платочком.

— Гогола! Ты что здесь делаешь?

— Ищу тебя по всем вагонам, — сразу призналась девушка.

— А может, не меня? — хмуро спросил Леван.

Нет, не это он хотел сказать. Но горькая обида опередила радость, и вот с языка сорвались слова, которых уже не вернешь.

— Может быть, — неожиданно подтвердила Гогола.

«Только бы не расплакаться сейчас! Какой он жестокий!» — подумала она, до боли прикусив губу.

— Садись… Чем тебя угостить? Холодного лимонада хочешь? — окончательно смутившись, предложил Леван.

— Спасибо, не хочу. Спокойной ночи, Леван! — сказала Гогола и быстро пошла по длинному, слабо освещенному коридору.

Леван бросился за ней.

— Прости меня, Гогола. Я камень неотесанный…

Левану еще многое надо было сказать, но в тамбур из соседнего вагона шумной гурьбой ввалились подвыпившие парни с гармоникой и доли.

— Я пойду, — сказала Гогола. — Если хочешь… приходи завтра пораньше на совещание.

— А ты там будешь?

— А как же. Кто же моих бедных буйволов защищать будет? — отшутилась Гогола и, слегка коснувшись горячими пальцами его руки, ушла в свой вагон.

Совещание закончилось вечером того же дня, и ширакские комсомольцы ночным поездом уехали домой. Леван и Гогола остались в Тбилиси. Еще два дня провели они в этом большом городе, где Гоголу никто не знал, кроме старенькой тети, у которой она остановилась, и нечего было опасаться, что кто-нибудь скажет Магдане: «Твою дочь видели с Леваном Надибаидзе».

С утра до позднего вечера Гогола и Леван без всякой опаски ходили по шумным, нарядным улицам столицы, словно они и вправду были обручены.

Когда надоедало бродить по улицам, они заходили в магазины, рассматривали красивые вещи, приценивались, примеряли. Денег у них на такие покупки, конечно, не было. Но разве для счастья влюбленных нужна большая казна? Разве они не самые богатые люди на свете? Они только обменивались понимающими взглядами и, едва сдерживая смех, отходили от прилавка.

Но радость девушки все время омрачал какой-то смутный страх. Что, если Леван еще до отъезда в Калотубани сделает ей предложение? Она не хотела, чтобы самое важное в ее жизни решалось здесь, в незнакомом городе, среди чужих людей.

Сейчас более чем когда-либо жаждала она, чтобы где-то рядом были мать, сестры, Нино, чтобы хоть издали можно было видеть кровлю родного дома. Тогда не казалась бы она самой себе такой беззащитной.

В субботу днем они побывали на выставке грузинских художников, а к вечеру поднялись на гору святого Давида и долго стояли в пантеоне перед скорбящей бронзовой женщиной на могиле Чавчавадзе.

В парке на плато было многолюдно, и они с трудом нашли у самого обрыва незанятую скамью.

Пройдет немало времени, а Леван все будет помнить ночь на горе святого Давида, несказанное счастье первого поцелуя и робкий голос Гоголы:

— Пусти… Увидят!..

Отталкивала и не могла оттолкнуть губы Левана, уклонялась и не могла уклониться от его объятий.

Леван так ждал этого часа, сколько нежных и ласковых слов хранил для нее, а вот пришла пора — и все до единого забыл, кроме одного.

— Гогола, Гогола, — шептал он испуганной его бурным порывом девушке, прижимаясь щекой к ее внезапно похолодевшей щеке.

А далеко внизу сверкал бесчисленными огнями ночной Тбилиси, над трамвайными путями за Верийским мостом вспыхивали быстрые зарницы, где-то у Навтлуги протяжно перекликались паровозы.

Давно уже потушили огни в ресторане на фуникулере, замолкла музыка, а Леван и Гогола все еще не могли наговориться. И самое удивительное, что они почти не слушали друг друга, говорили оба разом, и если умолкал Леван, то умолкала и Гогола — и тогда они слышали, как гулко билась в их сплетенных руках беспокойная кровь.

— Белый ангел среди черных дьяволов, — вдруг вспомнил Леван, как ласково называли Гоголу калотубанцы.

Гогола рассмеялась:

— Хорош ангел! Написанное не могла прочитать. Знаешь, как я волновалась… Я думала, что упаду с трибуны.

— Ты прекрасно говорила. Я даже позавидовал твоим буйволам. Подумал: все ласковые слова она потратит на них, что мне, бедному, останется?

— Смотри, Леван, поезд идет. Как он красив ночью…

— Это же наш, кахетинский!

— Правда? Ой, боже, как поздно! — воскликнула Гогола. — Скорей идем, Леван, — не оборачиваясь, крикнула девушка и стремительно побежала по тропе.

Они успели к последнему вагону фуникулера. Леван протянул деньги пожилой кассирше с посеревшим от усталости лицом.

— Два билета!

— С сегодняшнего дня влюбленных возим бесплатно, — с серьезным видом заявила кассирша и захлопнула окошко. Недоумевая и немного стесняясь, Леван и Гогола сели на свободную скамью и только на нижней станции узнали, что ехали служебным рейсом.

Вот и знакомые ворота на улице Восьмого марта. Гогола заглянула во двор и покачала головой:

— Тетя не спит. Не пустит меня в дом.

— Вот и хорошо, если прогонит, — сорвалось у Левана.

Гогола быстро повернулась, горделиво вскинула голову, выпрямилась и насмешливо сказала:

— А ты погляди на меня, парень! Разве таких выгоняют из дому?

Леван рванулся было, чтобы еще раз обнять эту удивительную девушку. Но она увернулась и бесшумно закрыла за собой калитку.

Идти к себе в гостиницу Левану не хотелось. Он долго бродил по спящему городу и даже заблудился в узких, кривых переулках старого Тбилиси, но это ничуть не обеспокоило его. Теперь он никуда не спешил. На сердце у него было легко и спокойно.

Он не знал, который час. Но когда по булыжной мостовой торопливо застучали копыта осликов и первые мацонщики в мохнатых шапках вынырнули из темноты, Леван понял, что скоро рассвет.

«Пойду к себе, посплю часок», — решил наконец Леван и, чтобы не сбиться с дороги, пошел по берегу Куры.

Он мог поклясться, что не искал сейчас этого дома! Но как бесконечно он обрадовался, когда увидел знакомую калитку. Леван присел на каменную ступеньку лестницы и закурил. К нему подошел ночной сторож, охранявший пивной ларек.

— Пора домой, гражданин. Все гуляки уже пошли спать.

— Немного отдохну и пойду, — сказал Леван.