Лев Ющенко - Дом над рекой

— Не боись, — подмигнул ему Чибисов. — С мешком золота примут вне конкурса. Только заикнись о своей находке.

— Да это не мое! — обиделся Ромка. — Это Петухов спрятал.

Стоявший у стола Бородачев с издевкой сказал старику Петухову, который молча сидел в углу:

— Жмот! Все дурачка из себя строил.

Егор Петухов не ответил, не шевельнулся. С прилипшим к губе окурком он так и застыл на своем сундуке и, не мигая, издали ощупывал глазами каждую горошину на столе. Оцепенело смотрел он, как прораб ссыпает самородки обратно в мешочек и по-хозяйски стряхивает с газеты каждую золотую пылинку.

— Хватит, ребята, полюбовались. — Демин затянул тяжелый мешочек. — Составим протокол и сдадим в милицию. — А если это твое, — сказал он Петухову, — напиши заявление. В милиции разберутся.

— Пиши, Егор! — насмешливо крикнул Грач. — Они там быстро с тобой разберутся.

— Силен, прораб, — ухмыльнулся Бородачев. — На бога берет.

Тот не понял, над чем они потешаются.

— Ты, Петухов, не темни! — хохотал Митя Грач. — Раскалывайся, Егор, пиши на себя заявление. Мол, укрываю государственное достояние — рассыпное и самородное золото. Может, у тебя еще килограммчик зарыт? Напиши, Егор, обрадуй милицию, она до тебя давно добирается.

Петухов усмехнулся в лицо прорабу, как малолетнему дурачку:

— Ну чего пристал? Знать не знаю, чье то золотишко.

— Не твое? — Прораб не поверил.

Петухов прищурился:

— Статью мне пришиваешь, начальник?

— С конфискацией, — подсказал Грач. — Чтобы тебе за избу не платить.

— А пусть попробует доказать, — нахмурился Егор Петухов. — Я закон тоже знаю. Пусть сначала докажет.

— И докажу! — сказал Демин.

— Знать не знаю! Выкуси! Не мое!

— Твое! — крикнул Ромка. — Докажем!

— Катись ты!..

— Тихо! — стукнул по столу Самохин. Стукнул так, что на артельном столе, подпрыгнув, мигнула керосиновая лампа. — Тихо! За стенкой все слышно. А там женщина — соображать надо!

«А там женщина — соображать надо!» — гремело за тонкой дощатой стенкой.

И Оля слышала, с каким грохотом Самохин наводит там тишину. И с грустью думала, что и это смешное самохинское усердие она будет потом вспоминать.

Она одиноко сидела в своей комнатушке. За окном начинало темнеть, — кончался последний свадебный день. Еще одна ночь, и рано утром она соберет вещички, перейдет на тот берег реки, и в леспромхозе муж усадит ее на какую-нибудь попутную машину.

Она будет ехать обратно по знакомой леспромхозовской просеке, по шоссе, через мост, своей улицей и наконец войдет в свою комнату, где все, конечно, по-старому: тетя Глаша с ее заботливой воркотней, линялые ситцевые занавески на окнах, часы-ходики, украшенные сухим бессмертником, розовая гулкая раковина из Крыма, которая издавна лежит на комоде, а за ширмой, на девичьей узкой кровати так и висит ее старый халатик, — с собой, в Тасеевку, она его не взяла.

И снова потечет ее девичья жизнь в угловом промтоварном: «Девушка, покажите! Девушка, отмерьте!» Лампы дневного света над прилавками будут казаться ей слишком яркими после тасеевских керосиновых семилинеек. И, отмеривая покупателям километры ситцев, шелков и штапелей, она все будет думать о муже, о том, как он живет там, в Тасеевке, вдали от нее, и будет ждать его, и все вспоминать эти очень короткие ночи и дни вместе с ним в этой тесной тасеевской комнатушке, к которой она уже успела привыкнуть.

Оля сидела, думая и грустя, пока за стенкой не смолкли громкие голоса.

Вошел ее муж и со стуком швырнул на стол тяжелый кожаный мешочек:

— Все из-за этого золота, будь оно проклято!

Вздохнув, Оля потрогала свою тонкую золотую цепочку:

— Володя, ведь это тоже золото. А если и оно принесет нам несчастье?

— Ну, это ты уже с перепуга. То — совсем другое дело… Вроде символа без объявленной ценности. Ты, Олька, суеверна, как старая бабка.

— Разворчался, старый муж! — Краешком платка она вытерла на его лице пятна сажи и копоти. — На кого ты будешь тут ворчать без меня? — С тревогой она заметила, как осунулось и потемнело его лицо за эти три дня. — Никуда я от тебя не уеду, слышишь, не оставлю тебя одного.

— Не выдумывай. Тебе пора собираться.

Он закурил, открыл форточку. Повеяло влажным запахом снега и хвои.

— Утром выйдем пораньше, пока не начало таять, — сказал он, не обернувшись.

Она с шумом задвинула пустой чемодан под кровать в дальний угол.

— Не поеду я к тете Глаше за ширму!

— Олька, ты неразумная!

— А ты и рад! — вдруг сказала она лукаво. — Ну, признавайся. Рад, по глазам вижу. Такая тебе и нужна — неразумная. Которая со свадьбы пошла за тобой в тайгу.

Он рассмеялся:

— И такая глазастая. Которая видит все.

Она потянулась к нему на цыпочках:

— Прораб, возьми меня на работу. Я буду тебе помогать, я смышленая. Не прогоняй меня от себя.

Ответить он не успел: в дверь постучали.

— Ну вот, опять, — с досадой сказала Оля. — Входите!

Это был Петухов, смиренно-тихий, без шапки, как бедный проситель. Но глаза его сразу приметили на столе тяжелый мешочек и уже не могли от него оторваться.

— Что, передумал? — спросил Демин. — Твое золото?

— Нет, я насчет акта, — пробормотал Петухов. — За избу с тебя причитается. Пиши бумагу, начальник.

— С такого начальника хоть шерсти клок, — усмехнулся Бородачев. Он стоял у порога и через голову Петухова тоже смотрел на заветный мешочек.

Демин, подумав, снял с гвоздя полушубок.

— Ладно, я выйду, поговорим. Заодно посмотрю, как там, на площадке. — И, одеваясь, он негромко шепнул жене: — Ты завтра все-таки поезжай, тебя ждут. А потом, может быть, ты вернешься ко мне.

— Конечно, вернусь, — улыбнулась она, скрывая при чужих свою радость.

Демин взял со стола тяжелый мешочек и вышел с Петуховым в коридор.

Барак спал, было тихо, у потолка тонко шипела «летучая мышь». На кухне за столом Ромка читал книгу.

— Ну, Петухов, потолкуем. Акт я тебе напишу, свои деньги получишь. А вот с этим как быть? — Демин взвесил на ладони мешочек.

— А то не моя забота, — хмуро и твердо ответил старик. — Знать не знаю. Уйду в город — и дело с концом.

— Брось, не дрейфь, Егор, — сказал Бородачев. — Бьют — беги, дают — бери.

— А-а, — махнул рукой Петухов. — Что с воза упало, то пропало.

— А на возу у тебя еще много? — жестко спросил Демин.

И опять — как тогда, в общежитии, — старик усмехнулся ему в лицо:

— Ты и за это скажи мне спасибо. Схватил кусок — и молчи. Думаешь, поверю, что отдашь в милицию?

Демин чуть было не швырнул мешочек к ногам старика.

— Ну да что с тобой разговаривать, Егор Петухов!

— А может, все же столкуемся? — быстро вмешался Бородачев. — И концы в воду.

Демин молча сунул мешочек в карман полушубка. Потом толкнул дверь и вышел из барака, не сказав больше ни слова.