Дмитрий Кудис - Рубежи

— Ты, цыц! Что ты еще понимаешь в жизни! Сегодня тринадцатое число, чертова дюжина. В это число летчики пьют, но не летают. Закон! Да!.. Вы хоть не летчики… Вам еще молоко возить… Но… все равно. Все мы сыны Нестерова, Уточкина, Казакевича… И всех нас ждет… — Сенников, вдруг точно опьянев, замолк и опустил голову.

— Ну, Павел Петрович!.. — негромко воскликнул Куракин.

— Молчи! — вскинул голову Сенников. — Ты еще сопляк. Никто из вас не знает, сколько я потерял товарищей… Ты Воробьев меньше видел. Да! Все мы ходим по дощечке… Понял?..

Все притихли. Видно было, что Сенников говорил искренне, что он много думал об этом. Наступило неловкое молчание. Сенников, очевидно, почувствовал это и уже другим тоном сказал:

— А, все чепуха! Не слушайте меня, суслики… И вот что… Сегодня пьем, а завтра… Чтобы служба — службой. Субординацию помнить. Давайте выпьем за нашу традицию, за наш праздник, за День авиации!

Все оживились. Петроченко вскочил и воскликнул:

— И за нашу удачу!

Все выпили. Женщина заиграла на гитаре. Вино ударило Астахову в голову. Он взял жирный кусок мяса и торопливо начал жевать. Петроченко выбил у него из рук вилку и потянул из-за стола:

— Хватит, лопнешь!

Звуки гитары, резкие, беспорядочные, перемешались с выкриками и смехом.

Астахов, танцуя с какой-то женщиной, пытался разглядеть ее лицо и не мог. Мелькнула мысль: «Вот, черти, спирту налили»… Взвизгнула оборванная струна. Женщина прижалась к нему в дальнем углу комнаты и поцеловала его в губы.

На минуту стало стыдно…

Кто-то потянул его за гимнастерку:

— Хватит, успеете… Выпьем еще?

Не разбирая, спирт это или водка, Астахов большими глотками опорожнил стакан. И опять все закружились в танце. Он смутно помнил, что было дальше. Почувствовав приступ тошноты, вышел на улицу и, с трудом удерживаясь на ногах, побрел домой.

На следующий день Сенников, встретив его в аэроклубе, остановил:

— Ты что вчера смылся? — Он подозрительно поглядел на Астахова и добавил: — Смотри, не вздумай болтать… За дружеским столом можно обо всем говорить… Понял?

Открытая легковая машина пылила по дороге мимо пригородного села.

За рулем Петроченко, рядом с ним Куракин. Машина шла с большой скоростью. Колеса однотонно шумели, врезаясь в толстый слой мягкой пыли. Степан сжался, с трудом сохраняя спокойствие. Петроченко глядел вперед пристально, неотрывно… Куракин не выдержал:

— Мне надоела эта бешеная скорость. Убери газ, и так пропитались пылью.

— С похмелья полезно. Люблю такую прогулку, забываешь все, кроме необходимости вовремя притормозить. Ты слышишь, как ветер свистит?

— Не уменьшишь скорость, выключу зажигание! — почти крикнул Куракин.

— Ты чего психуешь? Не волнуйся, умирать будем не здесь.

Но угроза подействовала. Петроченко убрал газ. Пыль хлынула в кабину.

— Люблю бешеную езду, — продолжал Петроченко, откинувшись на спинку сиденья, — особенно вечерами, но в это время мне батя не доверяет машину. Однажды мы зацепили тачку и сшибли с ног старика… Еле распутались, деньги помогли.

Степан перевел дух. Проезжали мимо кустарника, росшего у самой дороги.

— Давай покурим, да и мотор остынет.

— Как хочешь.

Свернули с дороги и выключили мотор. Оба с наслаждением растянулись на теплой, пожелтевшей от жары и солнца траве. Небо медленно темнело. Солнце на закате не жгло, но духота стояла прежняя.

— Люблю батю, — мечтательно говорил Петроченко, дымя папиросой. — Большой чин, добраться бы нам до такого…

— Доберемся. Какие наши годы! Послушай, ты ведь здешний житель? — вдруг спросил Степан. — Родионову знаешь? Не как курсанта, а раньше, понимаешь?

— Да, я здесь вырос. Окончил аэроклуб, стал инструктором. Знаю всех выдающихся людей в городе, а вот Родионову не помню. Много их, смазливых.

— Понимаешь, одно время я был с ней в интимных отношениях, — нерешительно проговорил Степан, — а сейчас несколько раз пытался встретиться вечерком, не идет. Не могу понять, что бы это значило? Сегодня попытаюсь поговорить. Вероятно, побаивается меня. Инструктор все же…

— Смотри, как бы она у Астахова по всем статьям обучение не прошла, пока ты собираешься, — цинично заметил Петроченко…

Куракин вспыхнул.

— За это я не боюсь. Таким таежным вахлаком она не заинтересуется. — Он хотел продолжить разговор о Родионовой, но, видя равнодушное лицо товарища, отказался от этой мысли.

— Что-то мне не нравятся твои земляки. Горды не в меру. На прогулку приглашал Астахова — не поехал.

— Сенников на него зол. И за вечер, что ушел рано, и за Гаврилова. Астахов упорно хочет научить летать курсанта, которого ты выгнал.

— Я это знаю. Посмотрим, что выйдет, а с Сенниковым нам дружбы терять нельзя. Отчаянный человек, — Петроченко пытливо посмотрел на Степана и добавил: — Только не болтай. Я с ним летал несколько раз последнее время. Мы срывали самолет в штопор на малой высоте. Готовимся ко Дню авиации.

Степан не мог скрыть удивления. Сам он побаивался летать и никогда не ставил самолет в критические положения. Это замечали и курсанты. Он не мог разобраться в натуре Сенникова. И Петроченко был тоже загадкой. Сейчас Степан подумал не без злорадства: «Не жалко головы — летите в пропасть». А вслух сказал:

— Вряд ли вы удивите этой фигурой кого-нибудь. Только одним взысканием будет больше.

— Меня сейчас тревожит другое. На вечере у Сенникова были мои курсанты. Как ты думаешь, Астахов не проболтается? Мне этого не простят.

— Начальству он вряд ли скажет, а на комсомольском собрании при всех вспомнит, обязательно.

— Придется осадить тогда; у самого рыльце в пушку. Видел, как он пил? Ранний уход не оправдание.

— И все равно скажет. Он принципиальный.

— Хватит, поехали! — Петроченко порывисто встал. Он был выше ростом, здоровее, легко поставил на ноги и Куракина. — Часок побудем у меня, а там в парк. Есть «Золотая осень», чудесное вино.

— За рулем буду я, — сказал Степан.

— Нет уж! Если ехать с такой скоростью, с какой ты водишь машину, мы в городе будем к утру.

Через минуту прикрытая сзади пылью машина скрылась в направлении города.

Квартира отца Петроченко была хорошо обставлена, с мягкой мебелью, просторная. Степан любил бывать здесь, чувствовал себя свободно и непринужденно. Усевшись на тахте, ощущая приятную прохладу, они выпили бутылку вина, затем вышли на оживленную улицу и направились к городскому парку.

Противоречивые беспокойные мысли одолевали Степана. В школе он привык быть первым, привык считать себя выдающимся, привык ко вниманию. Но здесь, в аэроклубе, он не мог занять первого места ни по своему характеру, ни по знаниям.

Куракин чувствовал, что ему не подняться ни над Астаховым, ни даже над маленьким Корнеевым, не говоря уже о старых инструкторах, вроде Петроченко, покровительственный тон которого его порой даже возмущал. Сначала он пытался бравировать перед новыми товарищами своей независимостью, всем своим поведением давая понять, что то, что невозможно для других, ему ничего не стоит, внутренне гордился тем, что так быстро стал близким человеком, «стариком», даже Сенникову. И вдруг Куракин как-то сразу понял, что среди своих новых товарищей он самый заурядный, и все попытки заставить уважать себя вызывали только улыбки, а порой и саркастические замечания, хотя внешне все как будто оставалось по-прежнему. От Астахова с Виктором он отдалился, а ведь они неожиданно для него вошли в число передовых инструкторов. А начальник, комиссар аэроклуба и даже Сенников, все чаще говорят о них, и ни слова о нем, ни хорошего, ни плохого. Если бы только это!