Камал Абуков - Еще дымит очаг…

— Я тебя не для этого позвала, — говорит мне тихо, ласково, — и ты тоже не можешь ничего просто так, без умысла. — Поглядела на меня долгим-долгим взглядом. — Иди, — говорит, — на работу опоздаешь, тебе в двенадцать заступать, а уже без четверти.

Вышел я в ночь, как оглушенный. Работал, как во сне.

На другой день приехал ее муж. Я чувствовал себя, как кот, который пытался достать мясо из кипящего супа и обжег себе всю морду. В тот же день рассчитался и уехал.

Мы долго молчали.

— А ее-то ты вспоминаешь?

— Да, — отвечал «инженер», — каждое утро вот уже два года, едва проснусь, я вижу перед собой ее глаза.

За окном уже совсем заголубело. Мы говорили о девичьей чести, которая, по нашим обычаям, ставится чуть ли не выше всех других человеческих достоинств, говорили о таинствах первой брачной ночи, вспоминали рассказы, слышанные в детстве о том, как жених, случалось, выбрасывал нагую невесту в окно, и тогда свадьба кончалась кинжальной схваткой родственников жениха и невесты.

В ритуалах, связанных с первой брачной ночью, есть много дикого, жестокого, обнаженного… Танец друга жениха с окровавленным платком в руках; женщина-абай — неотступная спутница невесты и наставница ее в эту тревожную смутную ночь.

Рассказывали, что если жених не выгонит ее, то она так и просидит всю ночь в углу спальни… А друзья жениха, стоящие у дверей спальни с заряженной винтовкой… И выстрел в безмолвную ночь, извещающий аул о порядочности невесты…

— Бывали случаи, что жених ни в первую, ни во вторую, ни даже в третью ночь, — начал «инженер».

— Да, я тоже слышал, что от волнения…

— Нет, это колдуют! — вдруг просипел из своего угла «депутат».

— О, и ты проснулся! — разом засмеялись мы с «инженером».

— Колдуют, — повторил «депутат», — недаром у нас даже такой обычай есть, когда мулла благословляет молодоженов, то он всех присутствующих просит показать ладони.

— Почему?

— Как почему? Завяжет кто-нибудь ниточку — и все. Пока этот узелок не развяжется, жених ничего не сможет, хоть он и лев даже, понял? Или воткнут куда-то иголку — и все, пропал. Умри — ничего не сделаешь.

— Что-то ты выдумываешь, здорового человека ниточками не удержишь, — сказал «инженер».

— При чем тут здоровье, много ты понимаешь, — разозлился «депутат». — При чем здесь здоровье? Я, например, был здоровым, как бык, не хуже вас обоих. И опозорился. Счастье свое потерял.

«Депутат» прокашлялся, закурил свой «Памир».

— Я… любил я, — голос его дрогнул так жалобно, что мы невольно прыснули. — Чего смеетесь! — обиделся «депутат». — Я не всегда такой был лысый и тощий, как сейчас, покрасивее вас был!

— Извини, это мы случайно, — сказал «инженер», — рассказывай.

— Очень я ее любил. Она меня тоже уважала. Она многим нравилась, особенно один не давал ей прохода. Той осенью меня должны были призвать в армию. Уехать и оставить ее я не мог. Наши опередили моего соперника, сыграли свадьбу.

Днем все было нормально: зурна, барабан, легкий хмель в голове. К вечеру один из друзей сказал мне, что мой соперник тоже сидит за столом со своими дружками.

«Ну пусть сидит, — подумал я, — она уже в моем доме, скорее бы ночь». И вот наступил этот час. Вот друзья ведут меня к ней. И один, самый близкий, вдруг остановил меня у ворот и шепнул: «Они что-то сделали тебе, я слышал, они хвастались, смотри, не опозорься…» Сказал он это, и тут же как будто ледяной водой меня окатили.

Вот заветная дверь, полумрак в комнате, вот моя желанная. Я смотрю на нее и не могу вымолвить слова, меня трясет озноб.

«Депутат» замолчал.

— Ну и на вторую, и на третью ночь ничего. И крепким чаем поили меня, и в холодной воде купался, прежде чем идти к ней, — для бодрости. Ничего не помогло. Шел я к ней и выпивший — бесполезно. Мучил ее и себя. Она, видно, чувствовала, как я страдаю, ничем себя не выдавала. Через неделю повестка мне пришла. Уехал на службу, с ней не простился, стыдно было. «Не муж я ей», — думал в отчаянии.

Или сама захотела, или добрые люди постарались, но в общем через два месяца ушла она от моих родителей. И скоро за того вышла…

Он докурил сигаретку и, не глядя, бросил ее через плечо к печке.

— А что же дальше? — спросил я.

— А дальше ничего не было, — тяжело вздохнув, сказал он. — Вернулся после войны. Женился. Мне безразлично было на ком. Все четыре года в окопах только ее, единственную, вспоминал. Женился. Попалась та, что сюда приходит, видали вы ее. Родила сына… От меня, — подчеркнул он так, как будто мы сомневались.

— И все, больше ничего не было?

— А та, — спросил «инженер», — неужели не видел ее никогда?

— Видал. Последний раз прошлым летом видел. Проезжал через их аул, курево кончилось, остановился у магазина. Смотрю, она у колонки воду набирает. Хотя и старый я стал, а узнала. Отвернулась, голову опустила, так и стояла, пока не уехал. Вслед мне долго смотрела — в зеркальце мне видно было. Я нарочно медленно ехал…

Теперь мы все трое замолчали, надолго, прочно. Каждый думал о своем незадавшемся счастье.

На четвертом курсе, когда я уже вошел во вкус студенческой и городской жизни, мне тайком передали девчонки, что в меня влюблена студентка второго курса Ася Минаева.

— Познакомьте меня с ней, — попросил я ребят, которые знали Асю, и они познакомили меня со своей однокурсницей.

Ася была совсем еще молоденькой девушкой, ей и девятнадцати лет не было. Она родилась и выросла в городе, в интеллигентной семье, мать у нее была врач, отец работал на заводе инженером, но семья была у них большая. Жило у них много каких-то бабушек и тетушек из аула. И в семье, видно, никогда не было достатка.

В меру высокая, изящная, с большими черными глазами, с тонкими черными бровями, с густыми черными косами ниже пояса, Ася была красива. Как я ни старался, как ни искал, не мог в ее наружности найти недостатков.

— Ничего девочка, пойдет! — сказал я ребятам. А про себя отметил: «Если такая девчонка в меня влюбилась, значит, я парень хоть куда!» Я почувствовал к своей персоне огромное уважение: «Надо учиться ценить себя», — подумал я.

Разговаривая со мной, Ася бледнела и краснела, опускала глаза, а когда наши взгляды встречались, я читал в ее глазах восхищение и покорность.

Я, человек робкий и застенчивый с девушками, которые мне нравились, поняв, что Ася любит меня, начал относиться к ней пренебрежительно, держа ее, как говорится, про запас. Когда у меня ничего не выходило с одной или другой девушкой, когда я терпел фиаско, тогда я назначал свидание Асе. Я так привык к ее молчаливой покорности, что совершенно перестал с ней считаться.

Чтобы удостовериться в своей собственной силе, в любую минуту, как только мне взбредет в голову, случалось, что и ночью, я вызывал ее из общежития. (Родители Аси жили не в том городе, где мы учились.)