Геннадий Семенихин - Взлет против ветра

Она смотрела на него умоляющими глазами и говорила:

— Антоша, если я вам с Аркашкой не противна, оставь меня здесь. До самого последнего моего часа оставь.

И он покорно кивал головой. Иногда он помогал Анне одеться в яркую шелковую пижаму и по ее просьбе на руках подносил к широкому окну, выходившему на главную улицу академического городка. На деревьях, аллеях и скамейках лежал тонкий слой нежного, только что выпавшего снега.

— Какой он пушистый, — удивленно говорила Анна,

— Да, — машинально подтверждал Баталов, думая о том, что она сейчас ничего не весит.

— Антоша, ты помнишь, такой снег лежал под Киевом в январе сорок четвертого, когда фашисты из-под Житомира в контрнаступление пытались переходить? Помнишь, ты водил группу бить по автоколоннам? Мы тогда шли на бреющем, и я тебе по СПУ прокричала: «Антоша, снег-то какой пушистый!», а ты не разобрал и мне в ответ: «Что? «Мессеры»?» А я тебе опять: «Снег под нами какой чистый!», а ты мне: «Чудачка, следи за воздухом и не отвлекай!» Глупый! Никакой в тебе поэзии не было. — Она прижалась горячими губами к его уху и слабо поцеловала. — Прости, Антошка… до конца я буду тебя любить. И если бы был тот свет, то и там тоже.

— Спасибо, Анка, но я тебя еще сильнее.

— И такую уродину?

— Какая же ты уродина? Твою душу никакая злая болезнь замутить не может.

— Положи меня, я устала, — глухо обратилась к нему Анна. — Слушай, Антоша, это уже наступит скоро. Но я этого ни капельки не боюсь. Я же была и под зенитками, и от «мессеров» отбивалась. И ты меня кое-чему научил. А это — словно в боевой вылет идти, из которого не вернешься. — Она с тоскою обвела глазами пузырьки и ампулы на придвинутом стуле, шприц, приготовленный для укола. Когда у нее появлялись сильные боли, Баталов делал уколы, и Анна немедленно проваливалась в сон. — Смерть, она глупая, — продолжала Анна рассуждать слабым голосом. — Она думает, что все отнимает у человека, а на самом деле бессильна. Разве может она отнять воспоминания о тебе, о лучших наших днях, или любовь к бедному Аркашке, или даже к этому пушистому снегу. Глупая она, эта смерть. Она только сердце и пульс может остановить. Антоша, я хочу с тобой поговорить коротко и серьезно. Отнесись к тому, что произойдет, как к неизбежному. Мне уже не так много осталось. Неделя, не больше. Не утешай, ты же смелый, и я тобою горжусь. Будь и сейчас смелым. Выслушаешь?

— Да, — сказал он и покорно опустил голову.

— Это хорошо, что Аркашка стал ходить в детский садик и появляется дома лишь по вечерам. Не надо испытывать детское сердце. А я вот о чем. Ты мужчина, Антоша. Молодой, сильный, красивый. И я тебя даже сейчас ревную… не могу представить, как ты… ну да ладно.

Баталов, словно защищаясь, поднял руки:

— Анна, зачем ты об этом? Не надо.

— Нет, надо, — резко перебила она. — Надо потому, что жизнь — это жизнь. Будут в ней дальше и у тебя другие женщины, от этого никуда не денешься, какими бы клятвами меня ни заверял. Но у меня есть к тебе жестокая последняя просьба. Очень жестокая, Антоша. Выполни ее во имя нашей любви. Это очень нелегко, Антоша, но ты сильный и если захочешь, то сможешь.

— Я тебя слушаю, Анна, — не поднимая головы, глухо откликнулся он.

А она продолжала, с трудом улыбаясь:

— Ты меня не только как любимую женщину выслушай. И как боевого товарища, как бывшего члена экипажа. Понимаешь?

— Понимаю, — уронил он.

Анне становилось хуже. Тяжелые веки опустились, дыхание стало неровным, но, побеждая надвигающийся обморок, она продолжала:

— Аркашка у нас растет, Антоша. Он не должен вырасти плохим. Ему есть в кого пойти. Только мальчик как деревцо, ему не одна поливка, но и подпорка нужна. Не оставляй его на чужого человека, Антоша. Дай ему хоть чуть-чуть расправить крылышки. Словом, я тебя очень прошу. Понимаешь, очень. — Она начинала уже задыхаться, и Баталов потянулся было к шприцу. Но Анна с усилием раскрыла глаза и остановила его: — Не надо, дослушай, или я никогда уже об этом не скажу. Встречайся с другими женщинами, Антоша. Мне очень больно от этой мысли, но я тут беспомощна, потому что нельзя быть сильнее жизни. Но поклянись мне, Антон, если любил меня по-настоящему. Я знаю, это жестоко… это очень жестоко. Но я прошу тебя, если в силах, поклянись, что семь лет у нашего сына не будет мачехи и ты не женишься на другой. Пусть он хоть чуточку подрастет, а сейчас не надо.

Она замолчала и снова с усилием открыла зеленые страдающие глаза. Голова была свинцовой.

— Клянусь, Анка, всем хорошим, что у нас было, — прошептал Баталов.

— А теперь бери шприц и коли.

…Анна считала, что умрет через неделю, но ошиблась. На следующее утро ей стало так плохо, что пришлось срочно привозить знаменитого врача из Москвы. Он очень недолго осматривал жену Баталова, не промолвившую в это время ни слова, а потом жестом попросил Антона Федосеевича в коридор и коротко сообщил, отводя в сторону натренированный от общения с близкими родственниками умирающих взгляд:

— Это уже агония, товарищ подполковник. Больше двух суток она не проживет. — И, не прощаясь, вышел.

Антон остался в узком коридоре, прислонившись спиной к свежевыбеленной стене и не замечая, что пачкает мелом свой новый китель. Хлопнула дверь, и с порывом ветра в коридор вбежал в пестрой шубенке Аркадий, На голоЕе его быА старый отцовский шлем, а шубка подпоясана армейским ремнем.

— Папа, а нас распустили. Нам тетя Клава сказала, можете идти домой, потому что ей в Москву надо. А мама опять спит? Когда она перестанет спать, папочка?

Антон Федосеевич схватил сына на руки и, как был, без шапки и шинели, выбежал из дома. Придавленный и оглушенный страшным известием, он долго ходил по аллее, не отвечая на приветствия встречных. Мягкий, еще не прихваченный морозом снег податливо проваливался под подошвами его сапог. «Меньше двух дней», — с ужасом думал Антон Федосеевич, все крепче и крепче прижимая к себе сына. У Аркадия были тревожные, недоуменные глаза, и, облизывая потрескавшиеся от ветра губы, он спрашивал простуженным голоском:

— Папочка, а ты почему плачешь?

— Это тебе показалось, сынок, — успокаивал его Баталов, но сын не унимался:

— Ты перестань плакать, папочка. Я тебя очень люблю, и мы всегда будем вместе.

— Будем, сынок, — растерянным шепотом обещал отец. — Всегда будем вместе.

— И когда ты состаришься, я вырасту и буду тебя кормить.

— Идем к маме, Аркаша, — спохватился Антон Федосеевич. — Я же смотри в каком виде выскочил!

Анна лежала с закрытыми глазами, опавшее лицо с остро выдавшимися скулами казалось безжизненным, но грудь ее с усилием поднималась и опускалась. Горящее, высушенное болезнью тело еще сопротивлялось смерти.