Геннадий Семенихин - Взлет против ветра

Аркадий вошел в парк, и над его головой зашумела зеленая листва. Он поднял голову и зажмурился. Сквозь кроны дубов и кленов его ударило по глазам слепящее солнце. Он на несколько секунд закрыл глаза, а когда открыл, вздрогнул от неожиданности. Рядом с ближайшей скамеечкой, выкрашенной в оранжевый цвет, стояла высокая девушка, тоже в оранжевом платье, по-летнему легком, с короткими рукавами и большим вырезом на груди. Ветер колыхал ее густые короткие волосы, огненные то ли от природы, то ли от волшебной импортной краски. Аркадий вдруг понял, что не может оторвать взгляда от ее лица. После солнечного ослепления все яснее и яснее становилось окружающее, и девушка сначала даже показалась ему нереальной. Поправлявшая гибкими, обнаженными по самые плечи руками прическу, она чем-то напомнила Баталову чей-то давно им виденный портрет. Он только не мог вспомнить чей, да и нужно ли это было? На тонких руках девушки ютились нежнее, легкие веснушки. Лицо ее не было идеально красивым, как на том портрете, лишь отдаленно напоминало шедевр. Широкое, с чуть обозначенными скулами и чистым, без складок, лбом, оно поражало выражением доброты. Круглые, чуть выпуклые глаза, может быть от солнца, меняли свой цвет и становились, как показалось Баталову, то карими, то темными. Но разве в цвете было дело? Ее глаза отражали волнение, радость и удивление, словно она увидела что-то новое, тронувшее ее до самого сердца. Ощутив на себе долгий взгляд Аркадия, она сердито нахмурилась, но тут же полноватые, незнакомые с помадой губы приветливо вздрогнули, будто прося прощения за эту минутную хмурость, и по всему лицу разбежались лучики добрых морщинок. Разбежались и пропали, как круги от брошенного в воду камня. Она отняла руки от своих волос, продолжая улыбаться, опустила из вниз. Баталов стоял, не в силах тронуться с места.

— Ну чего вы на меня так уставились? — сказала она смущенным шепотом.

— Я? — обалдело переспросил Баталов.

— Ну, а кто же еще, — тихо засмеялась она. — Кроме вас и меня, в парке сейчас никого.

— Это верно, — протянул сбивчиво Аркадий и вдруг схватился как утопающий за соломинку: — А вы знаете, я сегодня первый свой вылет сделал. Первый самостоятельный, понимаете?

— Понимаю. — Девушка тихо рассмеялась и как-то озабоченно вздохнула. — Я вас от души поздравляю, — сказала она так же весело, — вам сегодня многое можно.

— Например, что? — необдуманно спросил Аркадий.

— Например, выпить бокал шампанского, написать письмо любимой девушке, — просто сказала незнакомка, не переставая прямо глядеть ему в глаза.

— А если ее у меня нет? — возразил лейтенант. — У меня вообще никого нет. Хотя что же я вру. А отец, товарищи? Это я хотел вам сказать, что у меня девушки нет. Да и не было никогда. Форштейн?

— О! Вы уже овладеваете немецким. Только не форштейн, а ферштейн. Впрочем, вам простительно. Вы же новенький.

— Откуда вам это известно?

— Наш гарнизон, — задумчиво вздохнула незнакомка, — здесь каждый кустик и каждая скамейка всем известны. А вы трое в новой форме так ослепительно сияете. Но скоро и вы станете привычными, или обыденными. Есть еще и такое занудное слово.

— Ненавижу его! — воскликнул Аркадий. — В жизни так много нового и красивого. И сильного. — Он краснел от смущения, но не мог оторвать от нее взгляда. Смотрел в упор в ее глаза и видел темные, не пытающиеся убежать зрачки. Было в них что-то и нежное, и грустное, и прощающе-материнское, когда она произнесла:

— Вот вы говорите сейчас о первом вылете. Он вас потряс, окрылил. А потом будет двадцатый, тридцатый, сотый, и вы их перестанете замечать. Только в конце года удивитесь, когда узнаете из летной книжки, сколько их вами выполнено.

— Зачем же так прозаично? — обиделся было он.

— Извините, я пошутила, — ласково поправила собеседница.

Только сейчас Аркадий заметил тяжелый рюкзак на оранжевой скамейке.

— Ваш?

— А то чей же. Там продукты, — кивнула девушка.

— Он же тяжелый. Разрешите помочь?

— А я не отниму у вас времени?

— Да что вы! — воскликнул Аркадий. — Давайте его сюда.

На девушке были ярко-красные туфли. Уступая Аркадию середину дорожки, она быстрыми шажками шла сбоку, стараясь попадать ему в ногу. Они пересекли парк и на его опушке, с которой уже видны были расположенные в шахматном порядке коттеджи и домики, остановились.

— Благодарю вас сердечно, великодушный рыцарь, — сказала девушка с усмешкой. — Дальше я сама.

Аркадий остановился и обиженно заморгал глазами.

— А я не устал! — наивно воскликнул он.

Что-то бесконечно доброе мелькнуло у спутницы на лице. Улыбка на мгновение померкла, и она задумчиво покачала головой:

— Нет. Дальше я сама.

Аркадий покорно остался стоять на опушке, а она двинулась вперед. Шаги ее с каждой секундой убыстрялись.

— Постойте! — окликнул он. — Скажите хоть, как вас зовут?

Она обернулась. Ветер встряхнул короткие огненные волосы, и свободной рукой она поспешила прижать их к затылку.

— Зовите Еленой, — ответила она и зашагала еще быстрее к одному из пятиэтажных голубых каменных зданий, где жил летно-технический состав полка.

Аркадий остался на опушке. Какая-то незримая сила удержала его. Он только ощутил сильные толчки в висках, какие не ощущал даже при троекратной перегрузке во время полета на сверхзвуковой машине. И вдруг горячее желание охватило его: «Вот бы взять и пойти сейчас за ней. И войти в любую квартиру, в какую только она войдет. Войти и сказать: послушай, Еленка, я не знаю и ничего не хочу знать о тебе, кто ты и откуда. Только я не могу без тебя ни дня, ни часа, и никакой другой мне не надо. Дай руку, и мы пойдем по жизни далеко-далеко».

Над изголовьем у Андрея Беломестнова висели старые боксерские перчатки. Это были первые перчатки, в которых когда-то давно он, еще восьмиклассником, вышел впервые на открытый ринг. Став впоследствии всесоюзным чемпионом среди подростков, он никогда не расставался с ними, веря, что это они принесли счастье. Даже старый тренер Борис Борисыч, крушивший в молодости многих королей бокса в жестоких поединках, и тот однажды сказал:

— Одобряю. Ты ими славно поработал, сынок.

Старый тренер любил сына солдатской вдовы Андрюшку Беломестнова за выносливость и ярость в атаке. Под градом ударов Андрей никогда не превращался на ринге в безвольное существо. Он только плотнее втягивал голову в плечи и танцующей походкой уходил от соперника, не обращая внимания на подбадривающие крики его болельщиков. За канатами не только подбадривали. Болельщики соперника иногда орали по его адресу:

— Бей его, он уже поплыл. Сделай концовку, и все в порядке, мамаша водой придет отливать!