Геннадий Семенихин - Взлет против ветра

— Что это там у тебя? — лениво спросил Аркадий. — Полагаю, не инструкция по заходу на посадку в сложных метеорологических условиях?

— Чудила, — усмехнулся грузин. — Зачем мне инструкция по сложным метеоусловиям, если этот Клепиков не выпускает нас даже в простых. Стихи читаю. Усвоил?

— Чьи?

— Одного поэта. Давида Кугультинова. Хочешь, прочту? Тут я натолкнулся на строчки, обращенные прямым образом к нам, ожидающим первого вылета.

— Прочитай, Серго, — зевнул безразлично Беломестнов.

Маджари приподнялся на локтях на своей кровати и громко произнес, не отрывая книги от глаз:

Дайте, дайте первую удачу!

Пусть в себя поверит человек!

Пусть в приливе радости горячей Ощутит себя потомком всех,

Кто творил, кто сделал мир богаче… Дайте, дайте первую удачу!..

— Это действительно словно бы про нас написано, — вздохнул Андрей. — Как мы ждем своей первой удачи, а этот Клепиков вместе со своим сатрапом Вовченко…

— Ты послушай! — перебил его неожиданно Маджари. — Какая гениальная эпиграмма в моем мозгу родилась! Прочесть?

— Валяй, гений, — равнодушно разрешил Андрей.

Серго взъерошил волосы, бросил на подушку книгу и высоко поднял правую руку.

— Вот это уж действительно будет о нас. Только о нас.

Дайте, дайте, первую удачу,

Ведь прошу, ребята, слезно как.

Если не дадите, я заплачу И пойду от горечи в кабак.

— Весьма недурственно, для стенной газеты подойдет, — раздался с порога веселый голос командира полка Клепикова. В своей желтой курточке, густо осыпанной дождевыми брызгами, он так неожиданно вошел в приоткрытую дверь, что буквально ошеломил своим появлением лейтенантов. — А я вот с аэродрома. Стоянки объехал — и к вам, — пояснил он с таким видом, будто они были его самыми интимными друзьями и никуда больше с аэродрома проследовать он не мог. — Погода, видите, разыгралась. Пришлось ночные полетики отставить. А по какому поводу вы в брюках и ботинках на койки взгромоздились? Древние римляне возлежали, насколько я помню из истории, во время приема пищи, дабы побольше оной употребить, а вы, наверное, решили, что в брюках и ботинках крепче спится? Нехорошо постельки мять, мальчики. Хоть вы уже и не курсанты, а молодые офицеры, но нехорошо.

Лейтенанты переглянулись и неохотно встали.

— Нельзя так, мальчики, — вкрадчиво повторил Клепиков. — Комната летчиков-холостя-ков всегда должна быть опрятной. Ведь вы же все теперь командиры экипажей. А если вдруг подчиненные в комнату зайдут? Что они про вас подумают? «Ну и командиры у нас, — скажут. — Утром к соблюдению внутреннего распорядка призывают, а после обеда обутыми на белоснежные простыни лезут». Непорядок!

— Да какие же мы командиры экипажей! — вдруг взорвался Серго. — Одно название только… Скоро и летчиками стыдно будет называться.

Клепиков придвинул к себе стул, тяжело на него опустился. Крупными в рыжих волосках пальцами забарабанил по коленке.

— Да-а, — протянул он неопределенно. — Как до войны здорово было. Летчик действительно был царь и бог. Радиосвязи никакой. Взлетишь с аэродрома, бывало, и как только уплыл родной авиагородок, ты сам себе господин. Что хочешь, то и твори. Хоть «бочки», хоть «мертвые петли». Если смелый, то над железной или соломенной крышей, под которой любимая Маруся живет, можешь на высоте пяти метров пройти, чтобы сердце ее покорить. И узнают о тебе на старте только в ту минуту, когда твоя машина на круг перед посадкой станет. Вот, скажу я вам, была жизнь у старшего поколения! Романтика, да и только!

Все трое озадаченно слушали командира. А Клепиков отвел вниз застежку-молнию, распахнул полы кожаной курточки, словно ему было нестерпимо жарко или тесно, и продолжал:

— Сейчас не то. Поскучнее стало теперь, друзья. Только на койку в ботинках прилег, а командир полка уже тут как тут. А летная жизнь — так та и тем более. Ты еще и взлететь не успел, а каждая секунда твоего полета под строжайшим контролем. Локаторы тебя ведут, голос твой магнитофонная лента записывает, будто бы ты сам Муслим Магомаев, не меньше. И на земле-матушке о тебе все от начала и до конца известно. Где романтика, а? — неожиданно поглядел он на Беломестнова, будто требовал от того незамедлительного ответа.

Андрей виновато заморгал ресницами.

— Да вроде бы как вымерла.

Клепиков стремительно вскочил, в глазах у него всплеснулась радость,

— А ведь врешь, браток! — весело набросился он на лейтенанта. — Есть, милок, романтика и в наши бурные годы, и смею заверить, что, пока голубой Пятый океан существует, ее для нашего брата летчика предостаточно. Машина, на которой ты летаешь…

— Хочу летать, — мрачно перебил Беломестнов.

— Хочешь летать, — охотно поправился Клепиков, и его выбритый подбородок насмешливо дрогнул, — такая машина — это же ведь живое существо с электронным мозгом и кабиной, похожей на лабораторию. Чтобы такую конструкцию пилотировать, надо знать немножко побольше, нежели знали наши старшие братья, а ваши отцы в тридцатые годы. Да и физически покрепче, хочешь не хочешь, быть надо, потому что, когда высоту набираешь или пикируешь, нагрузочки переносишь, скажем прямо, космические. А владеть машиной, у которой скорость в два с лишним раза больше скорости звука, — это разве не романтика, мальчики? Подлинная, что и говорить. Только не всегда надо торопиться с этой самой романтикой. Пословица «Семь раз отмерь — один отрежь» — она и для вашего поколения не устарела. Так-то вот, друзья мои. Понимаю, что вас нетерпение обуревает, да поделать ничего не могу. Мне летные происшествия в полку не нужны. Придется вам еще немного поскучать на земле.

— Еще месяц? — уныло протянул Аркадий.

Клепиков флегматично скользнул глазами по его лицу.

— Да нет, отчего же. Дня три, не больше. Завтра дам вам последний провозной и включу в плановую таблицу на ближайшую пятницу.

— Товарищ командир! — закричал Серго. — Да ведь это же, можно считать, счастье уже привалило!

Клепиков покачал головой и нравоучительно поднял палец:

— Настоящее счастье к вам придет вместе со значком летчика первого класса. Вот только когда, мальчики!

Первый самостоятельный полет в новом полку, куда занесла служить тебя судьба военная! Как он отличен от всех последующих полетов, из которых слагается биография летчика. Кем бы ты ни был — видавшим виды асом или еще не оперившимся юнцом, ты не в состоянии отделаться от законного волнения. Как-то посмотрят на тебя твои новые однополчане и начальники? Что скажут о первом твоем разбеге и о четвертом заключительном развороте перед посадкой?

Утром лейтенанты сделали по одному самостоятельному полету. А потом Клепиков разрешил им выполнять более сложные задания. Он выпускал новых лейтенантов одного за другим с такой уверенностью, словно летали они в его полку уже несколько лет. Замполит Болотов обеспокоенно вздохнул: