Геннадий Семенихин - Взлет против ветра

— Что я не рабыня, и не вещь, и не порабощенная мужнина прислужница, — ответила она с вызовом. — Вы еще мальчишка, и не вам судить, что за темный лес чужая семья. Впрочем, я и сама ничего не понимаю, — продолжала она с неожиданной печальной откровенностью в голосе. — Когда Крымский в воздухе или в командировке, я тоскую, скучаю и волнуюсь. А когда мы вместе, мы беспрерывно ссоримся с утра и до ночи, хлопаем дверями, и кажется, что только маленькая Светка мешает нам разойтись.

— Очевидно, ваш Крымский — порядочный феодал, если мучит такую, как вы.

— Как я! — засмеялась Елена. — А откуда вы знаете, что виновник наших неурядиц он? А может, это я — баба-яга в модном платье с лавсаном или злая, завистливая старуха из пушкинской сказки о рыбаке и золотой рыбке?

Баталов нахмурил брови:

— Елена, бросьте… не наговаривайте на себя. Вы не такая…

Она внезапно опустилась рядом с ним на скамейку, с откровенной нежностью погладив его руку.

— Аркаша, милый, — заговорила она задрожавшим голосом. — Как же все это случилось?

Он не сразу понял, о чем это она, а когда слова дошли до сознания, отшатнулся.

— Ах, капитан Крымский уже успел в семейном кругу дать оценку моим низким морально-волевым качествам! Когда же это произошло? Утром в семейной спальне или вечером за семейным ужином?

— Аркадий, — потемнела вдруг Елена, — перестаньте. Крымский вовсе не такой. Он вас очень жалеет и считает весьма способным летчиком, а все случившееся печальным недоразумением. Он говорит, что найдутся люди, которые будут вас обвинять в том, что вы не до конца выполнили обязанности пилота и слишком рано катапультировались, — а значит, струсили. — Большими, внезапно потемневшими глазами она требовательно заглядывала в его лицо. — Аркадий, милый, скажите честно… это очень важно для меня. Я не буду объяснять, почему, но очень важно. Вы действительно струсили, когда покидали самолет?

— Нет, Лена, что вы! — порывисто прервал ее Аркадий. — О какой трусости может идти речь? Я не деревяшка, а человек и действительно сначала испугался. Но только в первые мгновения, когда двигатель захлебнулся. А потом… потом я все время старался его запустить и ждал команд с земли.

— И когда получили команду отца, с легким сердцем покинули кабину?

Он прижал к своей груди ладони и горько покачал головой:

— Я и подумать не мог, что это говорил отец.

— Правда?

— Лена, неужели бы я вам…

— Аркадий, не надо. Ни одного больше слова. Если бы вы знали, как вы сегодня меня обрадовали. У меня такой сегодня праздник. И если на собрании даже все выступят против вас, знайте, что есть один человек, который бесконечно вам верит. А если есть даже один человек, который верит…

— Значит, есть жизнь на земле, Леночка! — подхватил Аркадий Баталов.

Зал Дома офицеров, куда битком набился летно-технический состав, был каким-то слишком парадным, как будто бы не собрание предстояло, а спектакль с известными актерами. Обычно длинный стол, за которым размещался президиум, ставили внизу, напротив первого ряда, чтобы все было проще и демократичнее. Сегодня же этот стол подняли на сцену и покрыли новейшей красной скатертью. Двенадцать бутылок с минеральной водой стояли напротив двенадцати членов президиума, а тринадцатая победно возвышалась на трибуне и была предназначена докладчику. В центре в новом, тщательно отглаженном костюме сидел майор Болотов и выжидающе рассматривал рассаживающихся летчиков и техников. Сейчас его немножко тревожило лишь одно обстоятельство: командир колка Клепиков до самого обеда твердо обещал прийти на собрание, но за час до начала неожиданно улыбнулся одной из своих милейших улыбок и, сославшись на неотложные дела, так же твердо отказался. Но кто его знает, быть может, это и лучше. В присутствии командира полка летчики наверняка чувствовали бы себя более скованными, а тут они разговорятся, да еще как, потому что каждого задело летное происшествие. Когда, например, подошел он к острослову Силину и осведомился, собирается ли тот выступать на собрании, капитан и не думал отнекиваться.

— Еще бы, — заявил он, — конечно, выступлю.

— Да, да, — подхватил Болотов, — помню, с каким убийственным юмором вы встретили скороспелое назначение лейтенанта Баталова на новую должность. И ведь не ошиблись. Как в воду глядели, товарищ капитан. Какую машину угрохал наш лейтенант! Впрочем, я надеюсь, что вы еще скажете свое беспристрастное слово об этом происшествии.

— Разумеется, скажу, — осклабился Силин, — случай действительно прискорбный.

Потом состоялся разговор с Джоном Петушковым. «Надо и его настроение прощупать», — : решил Болотов.

— Об открытом офицерском собрании знаете?

— Еще бы, товарищ майор. Судя по всему, готовится оно довольно основательно.

— Так ведь еще бы. Факт-то какой, — развел руками замполит.

— Да-а, — протянул Джон. — Картина не весьма пикантная, если одним самолетиком в ВВС стало меньше.

— Вы ведь, кажется, не очень мирно с ним жили, — осторожно намекнул Болотов.

— Было немножко, — охотно подтвердил Джон. — И закономерно. Он не сахар, а я не мед.

— Я вас третьим запишу, товарищ Петушков, — пообещал Болотов.

И вот по залу разнесся звон серебряного председательского колокольчика. Не слишком разобравшийся в возникшей ситуации пожилой инженер эскадрильи Петренко, возмущавшийся любым происшествием, при котором страдала техника, предоставил слово для доклада замполиту.

Болотов вышел на трибуну походкой крепко уверенного в своей правоте человека. Он считал, что это собрание будет очень важным этапом в его жизни. Около двух лет служил в полку Болотов. И надо отдать ему должное, хотя летчиком он считался и посредственным, процесс боевой подготовки и внутренней жизни авиагарнизона он изучил достаточно хорошо, был способен оценивать его сильные и слабые звенья. По натуре своей Алеша Болотов не был никогда злым и придирчивым человеком, никогда никого не преследовал, не ставил подножек, дома с женой своей Ольгой был самым кротким и заботливым супругом. Вчера за ужином, пока он пил чай, Ольга стояла за его спиной и ласково расчесывала ему непокорные белесые вихры, в которых еще что-то от мальчишеского осталось, а он рассказывал ей о предстоящем собрании и о том, как будет со всей страстью и принципиальностью громить генеральского сынка.

— Понимаешь, Лелька, я же выступаю не против самого Баталова, — горячился Болотов, — но я хочу самым принципиальным образом осудить в этом факте целое явление. Смело и остро.

— И вы что же, посвятите этому все собрание? — наивно спросила Ольга.

Болотов неожиданно пришел в замешательство, сраженный необыкновенно простой и убедительной логикой этого вопроса.