Борис Шустров - Белые кони

— Вышла, — сказал конюх, подмигивая инженеру. — Тебя увидала. Из окошка. Точно говорю. Маленькая, а мужиков любит здоровых. Тут похаживал один к ней. Такой стягала… Метра два ростом. Ишь, ишь заощипывалась. Лизавета! Председатель где?!

— А я за ним не бегаю!

— Тебе, конешно, помоложе подавай.

— А что? От вас, стариков, толку-то никакого!

Келься сплюнул. Лизавета громко рассмеялась. Она смотрела на Славу откровенно-зазывно, и инженер смутился.

— Пошли, — сказал Келься. — Мужа нет, а робят кажин год таскает. И все разного сорту. Не уважаю, — добавил он, когда немного отдалились от магазина.

Слава оглянулся. Лизка стояла на крыльце опустив руки и смотрела им вслед. Увидев, что инженер обернулся, она громко и фальшиво рассмеялась. Келься вздохнул.

— А ежели раздуматься… Ей ведь, Лизке-то, и сорока пяти нету. Молодая. А мужа в войну убили. Я помню, как она в сугробе валялась. Худенькая была, девчонка совсем. Валяется… Не кричит. Она недавно загуляла, а так смирно жила. Бабка-а! — внезапно закричал дед, увидев у колодца бабку Вивею, стоявшую с полными ведрами воды. — Дмитрича не видала?

— Чево?

— Глухня старая, — сказал Келься с досадой. — Ни хрена не слышит. А я, помню, за ней ухлястывал. Председатель, спрашиваю, где?

— Председатель-то? Видала, видала… Ушел председатель.

— Куда?

— А кто его знает… Как гостенек-то живет?

Бабка Вивея, несмотря на то что Келься несколько раз объяснял ей, кто такой Слава, упорно называла его «гостеньком». На этот раз Келься не стал ничего говорить, махнул рукой и пошел от старухи.

— Келься! — окликнула его бабка. — В ремонтные председатель ушел! В ремонтные! Запамятовала… — Она посмотрела на Славу. — Ох, парень, шибко ты на моего младшенького похож. На Ванюшку. Экой же кудрявой был. Тоже волосики из кольца в кольцо вились…

— Айда, Слава! — крикнул дед. — Понесла-а… Теперь не остановишь. — Когда инженер подошел, Келься добавил: — Стоит. Смотрит. Придет в избу — реветь будет.

— Почему?

— Дак напомнил ты ей младшего. Ванюшку. В сорок пятом забрили, и пропал парень. Ни слуху ни духу. Как в воду канул. У ней, паря, семеро было, и все там остались, на войне-матушке. Ездила она в район, когда забирали последнего-то, Ванюшку. Пришла в военкомат, положила на красное сукно похоронки на шестерых сыновей, а ей в ответ: не положено. Закон есть закон. Един для всех. Подоспел парень — валяй на фронт. Отправила…

Слава по-новому оглядел избы, в пустых окнах которых отражалось солнце, зеленую тихую улицу, прошедшую мимо женщину, вежливо поздоровавшуюся с ним. Светло было кругом и солнечно, и казалось странным, что именно сейчас, при таком ясном утре, плачет в своей избе бабка Вивея и, наверное, не таким уж ясным кажется ей белый свет.

На поскотине бродили коровы. Пастух дедко Малиновский стоял на пригорке и был похож в своем длинном, до пят, брезентовом плаще на памятник.

— Вот так, паря, — словно уловив мысли инженера, сказал Келься. Немного помолчав, продолжал: — Я ведь тоже воевал. Вдвоем мы с Гаврилой на фронт махнули. С мужиком Вивеиным. Как он получил похоронку на пятого сына, так и засобирался. «Хоть, — говорит, — на одного поглядеть. Найду, — говорит, — я его там». Конешно, первым делом ко-мне. Так, мол, и так, решил я, однем словом, идти на фронт отомстить за своих сынов. А я ему: «Куда ты, туда и я». Ну и поехали. На передовую нас, правда, не пустили, но горюшка мы повидали тоже немало. Собирали мы, однем словом, мертвецов после боя. Идешь, бывало, и лежат они, бедные, один к одному, да все с зачесом. Лежат, как живые. И наши, и немцы. Ну, паря, всего и не обскажешь. Вот идем как-то, смотрим, лежит один немец. Белобрысенький такой, худенький. Живой. Спокойненько эдак на нас поглядывает. Гаврило подходит к нему, наклоняется и рукой показывает, хватайся, мол, за шею. А немец-то и стрельнул. И я, конешно, стрельнул, в немца, да где там… Гаврило уж и глаза закатил. А доложу я тебе — мужик был, каких, может, и свет не видывал! Силушка была у него неимоверная. Бывало, вся деревня на нас двоих с кольями, а Гаврило только посмеивается, рукава засучивает. А уж ежели хлобыстнет… Чего говорить! Выпимши, садил женку-то свою, Вивею, на ладонь да и нес по всей деревне. А деревня была не то что ноне — в два порядка! Три войны Гаврило прошел. На четвертой споткнулся. А ты говоришь.

Позади послышался треск мотоцикла. Ехала Катерина. Резко затормозив, она крикнула:

— Вячеслав Игоревич! Садитесь!

— Может, лучше мне за руль? — сказал Слава.

— Садитесь, садитесь! — засмеялась агрономша, хлопая по сиденью. — Не бойтесь. Не опрокину.

— Да я не боюсь. Опрокинемся-то вдвоем…

Агрономша весело рассмеялась, а Келься насторожился. Что-то неясное почудилось ему в словах инженера. Да и сам инженер как-то сразу посветлел, увидев Катерину, беспрестанно улыбался, показывая белые плотные зубы, сел осторожно, боясь дотронуться до агрономши. Мотоцикл взвыл и рванул с места. Келься увидел, как Слава обхватил талию Катерины руками. Мигом миновал мотоцикл околицу, взлетел на горушку и пропал.

Келься постоял немного, прислушиваясь к пропадающему гулу мотора, повернулся и зашагал обратно в деревню. Остановился он у дома бабки Вивеи. Бабка, вопреки его ожиданиям, не плакала. Некогда ей было плакать: она полола грядки.

— Эй! — окликнул ее дед. — У тебя колун-то где?

— Тебе пошто?

— Поколю дровишки-то!

— Собрался. Уж раскололи.

И действительно, дрова, еще недавно разбросанные по двору, были расколоты и аккуратно сложены вдоль плетня. Келься присел на крыльцо, закурил, потом спросил?

— Кто расколол-то?

— Яшка.

Вивея подошла к конюху и присела рядом.

— Утром прибежал ни свет ни заря. Мне, говорит, работенка эта вместо зарядки. В одночасье расколол! Складывала-то я сама. Хороший парень Яшка-то…

— Хороший, — согласился дед Келься.

Он подумал, что схлестнется Яшка с инженером. Хоть бы и ему, Кельсе, довелось, и он бы схлестнулся. На-ко, посадила позади себя, повезла. Куда повезла? Опять разговор пойдет. А Яшка не стерпит. Кельсе хотелось все эти мысли высказать вслух, но он только сказал:

— Инженер тоже хорошой…

Бориско Пестовский конечно же не выдержал. Запил. И в такой момент, когда ремонтники нужны были позарез. На работу он приходил аккуратно, ровно в восемь часов, но толку от него было мало. Глядя на Пестовского, задурили и другие ремонтники. Особенно беспокоили Славу два городских парня, присланных в колхоз от завода. Они так прямо и сказали Славе: «Если он пьет, так и мы будем. Не рыжие». Дядя Шура и угрюмый Филя работали, но тоже что-то ворчали про себя.

И Слава решился. «Ну что ж, Борис, — сказал он. — Завтра можешь не выходить». — «Куда?» — не понял Бориско. «На работу». — «Чево, чево? Это как изволите понимать?» Бориско умел при случае ввернуть красивое слово, пристращать начальство, знал, что без него вряд ли обойдутся. Инженер ничего не ответил и отошел к машинам. «Посмотрим, — вслух подумал Бориско. — Еще прибежишь. Кланяться будешь». И он прямым ходом направился в сельпо. Инженер не пришел, не поклонился, а две машины за короткое время вышли на поля. Конечно, трудно было инженеру, с утра до позднего вечера не вылезал он из-под машин, копался в моторах, ездил к соседям выпрашивать запчасти в обмен на новые скаты… С этой резиной целая история случилась. Еще прошлой осенью с огромным трудом достал их в районе Иван Дмитриевич, а Слава возьми да и обменяй скаты. Правда, не все обменял и себе оставил, но все-таки обидно стало председателю, что через его голову было принято решение — в тот день он уезжал в район. Узнал, чернее тучи явился к инженеру. Грому было на всю деревню. А тут еще Катерина подлила масла в огонь. Пришла и сказала, что правильно инженер сделал, солить их, что ли, скаты-то. Не председатели, мол, в районе живут, а хапуги. Иван Дмитриевич скатов нахапал, а сосед — запасных частей. Так нет чтобы по-доброму, по-хорошему договориться, они сидят как собаки на сене; — ни себе ни людям. Иван Дмитриевич и вовсе завелся. Мирить всех приковылял секретарь Степан Гаврилович. И потихоньку шум в Кельсиной избе утих. Степан Гаврилович рассудил по справедливости. Он доказал, что не прав со своей стороны Иван Дмитриевич, держа в складах без пользы новые скаты, но не прав и инженер, дисциплина есть дисциплина и нарушать ее не следует. Ответственность за материальные ценности в первую очередь несет председатель колхоза. Обратно к соседу запчасти не повезли, так что дело по ремонту машин пошло на лад. Слава съездил в райпотребсоюз и привез новые спецовки, кирзовые сапоги и кепки с твердым козырьком. И ходят теперь ремонтники на работу, будто на гулянку, во всем новеньком. Эх, прогадал Бориско! Он подождал еще пару деньков, не выдержал, взял поллитровку и вечером пришел и физкультурнику Петеньке.