Борис Шустров - Белые кони

Миша сидел, покуривал, поглядывал на Царев угор и, заранее волнуясь, представлял себе, как председатель Слядников поднимется из-за стола, седой, тучный, безрукий, добрым словом помянет павших и о живых не забудет. Ну, а о нем, Мише, скажет так: «На рейхстаге, товарищи, на этом фашистском логове, и наша меточка имеется. И поставил ее всем вам известный Михаил Петрович Гришин!» И все фронтовики разом посмотрят на Мишу Клина. И так-то будет хорошо Мише, так-то приятно, что обратят на него внимание мужики, увешанные и орденами Славы и Красного Знамени, прошедшие не одну войну, а посмотрят именно на него, с одной медалькой, потому что изо всех воевавших один Миша дошел до рейхстага, все другие закончили свой боевой путь в других странах, в других городах, а иные приехали домой и раньше, задолго до окончания войны, по ранению.

О, если бы знали лихие фронтовики, что не бывал Миша Клин в Берлине! Его часть закончила действия на улицах Вены. Если бы знали… Лет семь-восемь назад, когда впервые собрал председатель Слядников фронтовиков на великий праздник, глядя на мужиков, втайне завидуя им, вырвалась у Миши невинная ложь. А потом он уж и сам поверил в то, что оставил свою фамилию на колонне рейхстага, подробно рассказывал, как карабкался на спину своего дружка Славки Шмелева, выбирая место для росписи почище, попросторнее, как палил в воздух из автомата и кричал «ура».

Прошло более получаса, а «Запорожец» не появлялся. Миша выкурил четыре папироски и уже начал раскаиваться, что зря сидел, ждал, надо было бы идти пешком, через Нацепинский бор, глядишь, и отмахал бы километра три, а за бором дорога гладкая, машины бегают, подвезли бы его, подкинули до Саватеева.

— Черт безногий! — в сердцах выругался Миша.

— Не видать?! — распахнув окошко, крикнула Татьяна. — Может, он другой дорогой поехал? Через Займище?

— Через Займище, — огрызнулся Миша. — Медведей давить, что ли? Через Займище…

И в это время из-за Царева угора послышался натужный вой мотора.

— Ползе-от, — сказала Татьяна.

— Ишь ты, черт безногий, — уже по-ласковому улыбнулся Миша и встал. — Давит на всю железку.

«Запорожец» выполз на вершину угора, приостановился на миг, словно давая себе передышку, и лихо помчался вниз, к прислонихинским редким домикам.

— Ну, шурует, — снова улыбнулся Миша, выбросил папиросу, поправил кепку и вышел на середину заросшей пыреем и ромашкой улицы. — Тормози, давай, тормози! — закричал он, поднимая руку.

Машина была битком набита фронтовиками: их было четверо, не считая Митрохи, и все разряженные, в новых костюмах, с медалями и орденами на жестких лацканах. Миша как глянул в полнехонькую машину, так сразу и догадался, что заезжал Митроха в Бараново, далекую лесную деревеньку: мужики-то все были барановские.

— Куда я-то, ребята? — заволновался Миша. — Ну, Митроха! Ведь уговаривались!

— Их тоже не оставишь, — кивнул Митроха на фронтовиков.

Миша, конечно, понимал, что доброе дело сделал Митроха, заехав за барановскими мужиками, все они были в больших годах, немощные и вряд ли бы выбрались на праздник своим ходом, но ведь уговаривались. Да и Слядников не оставил бы без внимания фронтовиков, прислал бы свой «газик», а то бы и на «Волге» прикатил. Ну, Митроха…

— Лезь, давай, лезь!

— Ну-ко, Никола, подвинься!

— Ползи, Михайло! — загалдели барановские и закопошились на сиденье.

Миша сунулся в машину с одной стороны, с другой, кое-как втиснулся наполовину, вылез обратно и расстроился всерьез.

— Знал бы, дак через бор махнул. Черт безногий…

— Придется тебе опять вверху ехать, — решил Митроха. — На багажнике.

— Нет уж, — воспротивился Миша, ныряя в машину головой вперед на колени мужиков. — В прошлый раз ехал. Хватит. Пылишши наглотался… — Три дня в горле саднило.

— Это у тебя не от пылишши, — засмеялись мужики, — От нее, проклятой! От «снегурочки»!

В прошлый год Мишу действительно привезли из Саватеева на багажнике, предварительно обмотав веревками, чтобы не свалился по дороге. И хоть смутно помнил Миша путь, однако синяки и шишки, полученные на ухабах, давали о себе знать не один день, и теперь Миша барахтался изо всех сил.

— «Снегурочки», — пыхтел он, — Еще немного! Так. Порядок! Поехали!

— Поехали, поехали!

— Трогай, Митроха!

— Как бы тово… Без нас не начали, — зашумели мужики.

Митроха, которого тоже порядочно-таки прижали к баранке, оглядел пассажиров и сказал:

— Ну, держися, ребята! Дорога-то — не асфальт.

Машина тронулась. Таня Долгая высунулась из окна и смотрела в сторону тарахтящего «Запорожца» до тех пор, пока он не скрылся в высоких соснах Нацепинского бора.

Подъехали к клубу в самый аккурат: фронтовики, докуривая папиросы, топтались на широком деревянном крыльце клуба, переговаривались, пересмеивались, и все они были, словно на одно лицо, помолодевшие, с какой-то удивительной добротой в глазах и конечно же при орденах и медалях. Поздоровались они с прибывшими степенно, крепко жали руки, будто не виделись бог знает сколько лет, а городские, так те даже лезли обниматься. Миша сразу углядел новенького, мужчину в очках, стоявшего рядом с председателем Слядниковым.

— Слышь, а этот, с председателем, кто? — обратился он к Митрохе.

— Неужто не узнал?

— Не признаю…

— Да ведь Рассохин это! Дружок твой закадычный!

— Мать честна-а, — протянул Миша. — В жизнь бы не узнал! Ва-ажный…

— Доктор наук! Не тебе, брат, чета. Он уж два дня как здесь.

— Да ты-то откуда знаешь?

— Не пешком хожу. Да ты подойди к нему, подойди. Он, хоть и доктор, а парень свой. Я с ним досыта наговорился. Он и про тебя спрашивал, как, мол, Миша, каков, мол, стал…

Миша подошел, поприглядывался еще немного и тронул новенького за рукав.

— Никак, Геннадий? — спросил он.

— Миша! — сразу узнал своего товарища Рассохин, обнял, поцеловал куда-то в щеку и повторил: — Мишка, Мишка… Постарел.

— Да и ты не помолодел, — весело откликнулся Гришин. — Надумал-таки, приехал?

— Приехал.

— Я тебя с сорок первого не видел. Если встретил где — в жизнь бы не узнал!

— Дела, Михаил, заели. Дела-делишки… Правда, года три назад я приезжал и к тебе заходил, да дома не застал. Татьяна сказала, что на совещание уехал.

— Было, — ответил Миша. — Ездил и на совещание. В область.

— Посмотрел на Прислониху, и сердце сжалось. Домов пятнадцать осталось, не больше.

— Теперь семь, из них четыре пустуют. В эту зиму волки повадились. Так возле избы Володьки Косого стоят и воют. Жуть!

— К осени снесем, — вступил в разговор Слядников.

— А какая деревня была, — припомнил Рассохин. — В два порядка. Бывало, на игрищах дево-ок — глаза разбегались! Детей накопил?

— А как же! Сын жених, студент. В МИМО учится.