Семен Бабаевский - Знамя жизни

— А ты ж распознаёшь и без отметок? — спросил Тимофей Ильич, не отрываясь от дела.

— То мать, — вмешалась в разговор Марфа Игнатьевна, мать Ирины, завязывая в узелок яблоки, груши, булочки. — Мать нюхом чует, она и с завязанными глазами, на ощупь, своё чадушко узнает.

— А я им дед и тоже могу распознать хоть голышами, — прихвастнул старик. — А что ж тут хитрого! Тимофей на меня схож, а Илья — на Сергея.

Тут подбежал один из внуков, обнял цепкими ручонками костлявое колено деда и спросил:

— Дедушка, а я кто? угадай — Тимоша или Илюша?

— Ишь, какой испытатель! разве не видно — Тимофей, мой же тёзка!

— Ай, не угадал! Дедушка и не угадал! Я Илюша — вот кто я! Мама, я же Илюша?

Ирина обняла Илюшу и смеялась тем особенным, хорошим смехом, каким смеются только матери, когда они прижимают к себе своих детей и не в силах скрыть радость.

— Сильно калибром одинаковые, — смущённо проговорил Тимофей Ильич… — Ну, раз ты Илья, то бери удилище.

— И мне! — просил Тимофей.

— Тимофей Ильич, ты им вручи по удилищу, — посоветовала Марфа Игнатьевна, — а сам возьми ведро и харчишки.

Ирина и Марфа Игнатьевна проводили рыбаков за калитку. Постояли, задумчиво посмотрели им вслед… По улице, ведущей к Егорлыку, рядом с высоким и сутулым стариком вприпрыжку бежали два мальчика в одинаковых серых костюмчиках, — так бывает в лесу: вблизи старого, ветвистого дуба, с могучим тёмно-коричневым стволом, курчавятся, зеленеют, тянутся к солнцу молоденькие дубочки.

Те, кто плохо знают Тимофея Ильича, могут заметить, и не без резона: почему, дескать, старик Тутаринов приехал в гости и ни с того, ни с сего пошёл ловить рыбу? Да разве не лучше было бы заняться этим делом у себя на Кубани, где, как это всем известно, водится настоящая рыба. А какая рыба в Егорлыке? Так себе — всякая мелочь. Да и мелочи той, чтобы попасть к журавским берегам, сколько нужно проплыть по каналу, пробиваясь и по тёмному тоннелю, и прыгая по водосбросам… Всё это, конечно, так, но у

Тимофея Ильича, оказывается, и тут была своя причина, и не одна. Первая и не главная: пусть погуляют внучата возле речки, побегают, порезвятся — денёк-то какой; вторая — попробовать удочкой, а что там есть в Егорлыке, завелись ли в нём кубанские усачики и головни; третья и главная — встретить на мосту рощенских гостей. Ещё вчера от Сергея Тимофей Ильич узнал, что сегодня к полудню в Журавку приезжает рощенская делегация, — нет, не мог старик сидеть дома! Хотелось встретить земляков и узнать, кто едет, как едут и что у них на уме. Тимофей Ильич подумывал и о том, что хорошо было бы самому пристроиться к делегатам да и побывать на сессии.

С этими мыслями он и вышел за село. Журавка стояла на возвышенности. Отсюда открылась степь под ласковым низким солнцем, а по ней петлял Егорлык в крутых, точно срезанных ножом, пепельно-серых берегах; над водой поднялся мост, высокий и белый, и детям казалось, что он легко, одним шагом, переступил реку и так остался стоять; от моста, по низине, раскинулись камышовые заросли, и взлетела над рекой стая диких уток, — всё это казалось мальчикам таким незнакомым, таким новым, манящим, что глазёнки у них заблестели, и тут удержать внуков возле себя Тимофей Ильич не мог. Они оставили удилища и с криком, наклонив головы набок и изображая резвых скакунов, помчались наперегонки под гору. «Ай, шустрые, ай пострелята, — думал Тимофей Ильич, ускоряя шаг, — так бы им и летать, так бы им и прыгать… Вот, вот один уже обогнал. Какой же это? Кажись, Илья. Нет, не Илья, а мой тёзка… упал Тимофей! Ах, ты горе! И не плачет, не сдаётся — поднялся и гайда — натура тутариновская…»

И на этот раз Тимофей Ильич обознался — упал-то не тёзка Тимофей, а Илья. Илюша ушибся, болело коленко, пальцы поцарапаны сухими колючками. Мальчик, не думая о боли, быстро поднялся и, всё так же наклоняя набок голову и оглядываясь, побежал по жёлтой травянистой поляне. И вдруг остановился. Ему показалось, что перед ним была яма — тёмная и страшная; даже не яма, а какая-то дыра в земле — если вскочить в неё с разбега, то оттуда не выберешься. Илюша попятился, немного отступил назад.

Осмотрелся. Тут приблизился не менее озадаченный Тимоша, и они вместе, держась за руки, подошли к этой странной дыре.

— Эх, ты — боишься!

— А знаешь, кто там живёт?

— Может, Змей Горыныч… Бабушка говорила, что он и в земле живёт… Змей! Где захочет, там и живёт!

— А если зацепится?

— Как?

— Будет выползать и зацепится…

— Так он же растягивается.

— Как резина? Да?

— А что? Захочет — разжимается, а захочет — укорачивается.

— И в длину?

— Куда хочешь — хоть во все стороны.

— О-ох ты…

Перед ними было, разумеется, не подземное обиталище сказочного змея, а обычная лисья нора размером чуть поуже голенища того дедушкиного сапога, которым Марфа Игнатьевна раздувала огонь в самоваре… у входа в нору рассыпана свежая, в мельчайших крупинках, земля, рябели отпечатки лапок. Земля — чернее сажи, видимо, вынута из очень большой глубины. Илюша положил на ладонь сухие комочки, подбросил, поймал и цмокнул языком…

И тут мальчикам показалось, будто в норке что-то зашевелилось и тоже зацмокало, посыпались крошки чёрной земли…

— Илюша, а, может, он там уже вытягивается?—тихо спросил Тимоша, сильнее сжимая рукой плечо брата.

— Бежим!

И братья, держась за руки, что есть мочи понеслись прочь… Не оглядываясь, они бежали по блёклой, сухой траве, и им чудилось: в том месте, где была нора, земля раскололась и из расщелины, как из ворот, вышел человек — он смеялся и что-то говорил… Оглянулись и остановились: оказывается, это дедушка и смеялся и говорил им, чтобы не подбегали близко к берегу…

Братьям стало неловко. Они наклонили головы, и тут их внимание привлекла трава, вымоченная дождями и много раз просушенная солнцем, и всё то, что в ней жило, копошилось, прыгало… Земля была нагрета солнцем. Кузнечики, треща крылышками, как камешки взлетали из тёплой травы и почему-то ударялись либо в щёку, либо в подбородок, либо в лоб. Очевидно, думали мальчики, в траве были спрятаны пружины, и это они так сильно выбрасывали кузнечиков. Илюша накрыл шапкой сразу двоих — серого и зелёного, у серого, с чёрной полоской на спине, отломилась нога — как и отчего, дети не могли понять. Нога ещё двигалась, сгибалась и разгибалась на ладони у Тимоши.

— Приклеивай! Да быстрее…

— А как?

— Да вот сюда приставляй… Давай я приставлю.

— Не будет держаться.

— А ты послюнявь… Эх, если бы клей!

— Пусть и без ноги живёт.

Тимоша пустил кузнечика в траву; очевидно, и с одной ногой он уселся на ту невидимую пружину, и она так его подбросила, что мальчики не заметили, как в небе летал этот хромой прыгун. А может, он и не прыгнул? Они начали раздвигать траву и нашли в ней не кузнечика с оторванной ногой, а зелёные иголочки вылезшей из земли травы, а между ними и жучков и козявок — то чёрных, то серых, то красных, похожих на разноцветные бусинки. В руках эти бусинки было трудно удержать — они смешно двигали рожками и быстро-быстро бежали по ладони, щекоча ножками кожу; один, красненький, с белыми крапинками на спине, взобрался на ноготь, потом на кончик пальца, покружился там, с треском расщепил твёрдые крылышки и так смешно полетел, что дети рассмеялись.