Семен Бабаевский - Знамя жизни

Голова склонилась ещё ниже, картуз сполз на лоб — затылок не седой, а белый, шея в сухих морщинах, а в пальцах, до черноты закопчённых табаком, дымился забытый окурок… А что, если так: погостить месяц-другой у Сергея, потом столько же у Семёна — и опять домой, в родной курень… И хотя опустел, осиротел тот курень, а всё же своё место; хотя он похож на старое гнездо, в котором выросли, оперились птенцы и разлетелись кто куда, а всё ж таки тут всё своё, родное… А если случится — заболеешь?

Кто присмотрит, кто воды подаст? Придут соседи, навестят, не оставят… Вот и бабка Параська овдовела — проводила на покой своего Евсея, живёт одна — и ничего…

Приходит, спасибо, не забывает старого. «А ежели б спароваться нам, — думал Тимофей Ильич, чувствуя, как окурок уже горит в пальцах. — Стать бы нам с Параськой в одну упряжку и жить себе до скончания… Нет, станицу свою я не покину…»

Тимофей Ильич бросил под каблук окурок, поднял голову, а смотреть не мог. Над Журавкой пылало солнце — и такое огромное, такое яркое, что белые хаты в его лучах сделались красными, точно были охвачены пламенем… Тимофей Ильич заморгал отяжелевшими веками — глаза слезились. Он вытирал их рукавом, а Сергею, который только что вышел из дома в галифе, в белой нательной рубашке и в накинутом на плечи полувоенном кителе, показалось, что отец плакал.

— Батя, что это вы тут сидите? — спросил Сергей, присаживаясь к отцу.

— Греюсь на солнышке… А ничего, Сергей, и в Журавке подходяще солнце греет. — Старик зажал в ладони сизые от табачного дыма усы и посмотрел на сына ещё мокрыми глазами. — А ты чего не спишь? Заседал же всю ночь и уже на ногах.

— Дела, батя, не спят.

— И тут их много?

— Хватает… Вот поеду к Кондратьеву.

— На совет? — Тимофей Ильич развернул на колене кисет, кивнул сыну, чтобы закуривал, помолчал. — Я в твоих делах мало смыслю, а всё ж таки, по-моему, не следует тебе часто являться за советом… А то ещё подумает Кондратьев, что ты без него, как дитя без няньки, шагу ступить не можешь…

— Могу, батя, и без совета, но тут у нас подоспели такие дела, что непременно надо побывать у Кондратьева. Машины нам нужны… Труд людей надо облегчать.

— Ну, если так… А что ж наши казаки — пожалуют в Журавку?

— Поедем, да и пригласим. Завтра должны приехать. Кое-кто у нас, батя, побаивается рощенцев.

— А ты?

— Вам сознаюсь — есть и у меня опасение.

— Опасение тут, конечно, резонное, потому ставропольцам ещё трудно угнаться за казаками, — свёртывая цыгарку, рассудительно сказал Тимофей Ильич. — А только я замечаю — наши казаки загордились, а гордость — это беда такая… Так что вы своих людей поднимайте, подбодрите — и действуйте.

— Такая думка, батя, у меня была. — Сергей взял у отца кисет, повертел его в руках и положил на место. — Батя, а как же вы? Может, припишем и вас к журавцам?

— Малость, сынок, погодим.

— А чего ждать? Хату в Усть-Невинской продайте — и всё!

— Продайте? Это только легко сказать, сынок…

Тут на Сергея навалились дети — Илюша вскочил на спину, за ним стал карабкаться Тимоша — и в один голос закричали:

— Дедушка! Папа! Идите, мама зовёт завтракать…

— Это легко сказать — продайте, — тихо повторил Тимофей Ильич, тяжело опираясь руками в колени и вставая.

Сергей вёл за руки детей, шёл следом и думал: «Плакал. Жалко расстаться с Усть-Невинской… Да, нелегко старику…»

* * *

Позавтракали. Сергей начал собираться в дорогу. Надел кожаное пальто и кожаную фуражку — удобно в поездке; взял вместительный портфель — тоже предмет исключительно дорожный, куда Ирина успела положить мыло, полотенце, коробку папирос и пирожки, завёрнутые в бумагу, на которой уже появились масляные пятна…

В приёмной райкома Сергея поджидала Самойлова. В тёплом пальто, повязанная большой шалью — концы с длинными махрами свисали и на спину и на грудь; сидела чинно, сунув руки в рукава, — у её ног стоял небольшой коричневый чемодан.

— Марина Николаевна, должен тебя огорчить, — сказал Сергей, когда они вошли в кабинет. — Ночью передумал… Отправляйся в Рощенскую и приглашай гостей.

— Сергей Тимофеевич, а если неудача?

— Ну, какая там ещё неудача? О чём это ты?

Сергей, конечно, знал, какая неудача тревожила Самойлову. И чтобы показать, что он совершенно уверен в успехе поездки, начал собирать на столе и в ящиках стола какие-то бумаги и складывал их в портфель.

Посмотрел на грустное лицо Самойловой, обрамлённое шалью, и сказал:

— Поезжай… Ждать тебя с гостями будем завтра. К обеду я вернусь, и мы подготовим встречу… А как же! Без встречи нельзя! А не успею вернуться — Дедюхин сделает… Ну, счастливого тебе пути…

Сергей сел за руль, а шофёр Павел Фёдорович, с грустным, задумчивым лицом, — сзади. Ехали на восток, как бы навстречу солнцу, высоко поднявшемуся над однообразно скучными, серо-жёлтыми полями. Дорогу, все эти дни укрытую мокрым туманом, так укатали грузовики, так расписали её резиной, что теперь, в лучах яркого солнца, она всюду рябила и лоснилась тёмным глянцем… И как только слева показалась знакомая пойма, домик Михайличенки, опустевшие рисовые поля, рыжие и мрачные пояса камыша по Егорлыку; как только Журавка осталась за мостом, а впереди потянулись степи и степи под ясным осенним небом, — Сергей опять начал думать о встрече с Кондратьевым, о том, как бы проще и точнее изложить ему самую суть просьбы… И ему уже виделась большая приёмная, тяжёлые шторы на широких окнах… Выходит Николай Петрович, как обычно, скупо улыбается, говорит, что давно поджидает и просит войти…

* * *

В исполкоме Марина Николаевна Самойлова просмотрела почту — со вчерашнего дня письма лежали в папке — одни в конвертах, другие — раскрытыми; попросила у секретаря копию договора социалистического соревнования с кубанцами и положила его в портфель, — подлинник был отправлен в Рощенскую ещё на той неделе; позвонила директору Суркульской МТС Нилу Тимофеевичу Горобцу, который был родом с верховья Кубани, и подробно расспросила дорогу на Рощенскую: позвала шофёра Маню, до смешного курносую женщину лет сорока, с замашками и силёнкой мужчины, с некрасивыми рачьими глазёнками на обветренном буро-бронзовом лице.

— Запиши, Маня, или запомни, — говорила Марина Николаевна, подробно рассказав, как надо ехать в Рощенскую.

— А я и без запоминаний дорогу найду, у шофёров вся география в точном зрении, — весело ответила Маня, а маленькие её глаза смеялись без всякой видимой причины. — Помчимся напрямки.

У Марины Николаевны было время заехать в Сухую Буйволу и час-два побыть дома, пообедать с мужем, но она не заехала и наскоро перекусила в столовке сельпо. Не могла понять, почему с того дня, как в её доме побывал Сергей Тутаринов, она старалась как можно реже видеться с Зиновием Еюкиным и была рада переходу на работу в Журавку.