Альберт Усольцев - Есть у меня земля

И вывернул карман.

— Вот они, все монеты.

Сел. Хотел продолжить ужин, но не смог, все смотрели на него. Медленно поднялся над столом Шишигин.

— Это не монеты, — глухо сказал он, подравнивая кучку медяков и серебряшек. — Это — деньги. Стань, сын!

Никола встал. Гулкая пощечина разнеслась по горнице.

— Это от матери, — сказал Шишигин.

Вторая пощечина была по силе ровно такой же, как и первая.

— А это от меня.

Никола все выдержал спокойно. Щеки горели, но продолжал шутить:

— Таким образом, заседание семейного бюро можно считать открытым? Первому выступающему время — без регламента… — И сел.

— Встать! — закричал на него Шишигин. И, когда Никола поднялся, добавил спокойней: — На моей божнице нет латунных божков, там портрет твоей матери. Тебя она родила, она и будет тебе главным судьей. Стань, Никола, под божницу… Мать будет говорить первой…

Никола прошел в угол, в котором на божнице вместо иконы в простенькой деревянной рамке стоял портрет его матери.

Прогудел за окном старенький автобус, пробрался-таки по подветревшему большаку. Раздался звонкий щебет приехавшей из садика малышни.

На автобусе приехали «грузди», Максим и Стеша, те самые, что приходили к Шишигину разводиться из-за лапши. Они вошли несмело.

— Добрый день, веселый час, писал письмо, а встретил вас.

Длинным было приветствие Максима. Шишигин ответил тем же:

— Проходите в передний угол, гостеньками будете.

— А где передний угол? — спросил Максим.

Шишигин растерялся. И на самом деле: где? Который из четырех углов его дома передний? Тот, в котором стоит Никола? Или тот, что приютил у себя старинное зеркало в дубовой раме? А два остальных чем хуже? В одном, его можно назвать третьим, электрическая розетка, а с ней и вся «механизация», электроутюг, электрочайник, электроплитка… Люся вот кастрюлю новомодную привезла. Говорит, за пятнадцать минут суп в ней варится. Под давлением! Зачем этот угол обижать. А четвертый — главнее главного: в него подпятилась русская печка. Что в деревенском доме может быть главнее русской печки? Она и суп сварит, конечно, не за четверть часа, без давления, и кости погреет.

— Какой выберете, тот и будет передним.

— Спасибо, Кузьма Захарыч. Мы на минутку… Оказывается, лапша — это здорово! Мы решили не разводиться, Кузьма Захарыч… Скажи, Стеша? Степанида, ну, говори.

— Ага, — тихо согласилась с мужем Стеша. — Решили…

— А повалиха с подсолнечным маслом — это… это вообще! — продолжал Максим. — Я в книжке вычитал, что полководец Суворов любил повалиху.

— Вот видишь, а ты развод из-за нее затеял!

— Кузьма Захарыч! Я… Мы со Стешей приглашаем вас на крестины! Так, Стеша? Так… Ровно через месяц и два дня Стеша похудеет. Милости просим! А пока до свиданьица! У нас дело…

— Будьте здоровы, ребятки. И у нас разговор, — сказал Шишигин. — Первой будет говорить мать…

Утром на перевоз они пошли вместе: отец и сын. Отец молча стоял на берегу. Его сухонькая сгорбленная фигурка издали была похожа на старый, покосившийся и почерневший от времени столб паромной переправы. Никола перевозил в плоскодонке селян, не желавших «давать кругаля» по бетонному мосту. Каждому перевезенному протягивал деньги: гривенник — мальцу, двадцать копеек — большаку. Как и брал. К вечеру осталась лишь одна десятикопеечная монетка. Ее никто не взял. Все отказывались. На долгие годы запомнил Никола, как его отец дом за домом обходил селян, задавая один и тот же вопрос: «Мой сын за гривенник вас не перевозил?» Наконец нашелся хозяин: школяр не то седьмого, не то восьмого класса; в больничку он попал с ангиной. Не посчитал за труд Шишигин дойти до больнички, что скрывалась в тополиной роще на самом краю райцентра. Дежурная сестра долго не могла понять причины прихода бывшего сторожа, смотрела то на Шишигина, то на сопровождающего его Николу, то на кругляшок монетки, что держал на ладони Кузьма Захарович, и наконец вызвала школяра в приемный покой, где и состоялось вручение оставшегося злополучного гривенника.

— Вот так-то, сынок, — сказал Шишигин, Весомо проговорил он эти слова, как будто подводил итог не только трудному дню, но и всей своей жизни.

— Слушай, Тимофей… Ребята… У меня есть идея, — начал Артем.

— Какая? — поинтересовался Тимофей. — Давай скорее, не то устареет. Идеи в век энтеэр стареют быстро.

— Построить отцу новый дом! Или перекатать на мох этот…

— Идея правильная. Только финансовая статья…

— Очень просто: продать, Тимофей, твоего «Жигуленка»…

— А больше идей у тебя нет? — спросил Тимофей.

— А что?

— Да ничего. Может, лучше продадим твои джинсы?

— Запишешь за мной треть. Треть — за Николой. Как только закончу диссертацию, начну расплачиваться…

— А я на четвертый разряд осенью сдаю… — вставил Никола. — Так что за мной долг тоже не задержится.

— Ну, спасибо, мужики, за гарантии. Но, как говорится в присказке, невеста-то давно согласна, да вот жених что-то кочевряжится. У каждого своя маленькая короткая жизнь, и жертвовать ею не стоит. Во всяком случае, я не собираюсь.

— Ты не жизнью жертвуешь, а «Жигуленком», — сказал Артем. — И разве это жертва — отцу дом перестроить?

— Хотя бы и так, — согласился Тимофей. — Да и вряд ли нужен бате новый дом… Гораздо правильнее: он будет жить у каждого из нас по месяцу-два… В общем, сколько захочет и где пожелает. У меня — пожалуйста. У тебя, Артем, еще лучше. У Николы — совсем хорошо. Младшие дети, говорит статистика, к родителям крепче привязаны. У нас удобства: вода в кране, тепло в батарее.

Они сидели на берегу реки Миасса. Удочки были закинуты, но из рыбешки в садке лениво лежали только два красноперых карасика да весело шмыгали между ними еще не понимающие всей серьезности обстановки несколько глупых гольянов. Вскипела вода в котелке. Людмила, так и не дождавшись от рыболовов добычи, чистила картошку, морковь, собираясь варить обыкновенный борщ. По реке плотным слоем, как шуга в весенний ледоход, плыла сенная труха. Видимо, где-то выше по течению, из заречья, вывозили на лодках сено.

— А что это мы за отца решаем, — сказал Тимофей. — Вот он идет… Давайте его самого и спросим…

— Как дела, рыбаки? — подойдя, спросил Шишигин. — На уху уловили?

— Какая там уха, батя, — ответил Тимофей. — Кошке и то на зуб не хватит… Что случилось с рекой… Раньше столько рыбы было. Успевай закидывать. А сейчас на три удочки два чебака, пять гольяшек… Людмила вон борщ вместо ухи собралась варить.

— Принес я вам рыбки. Люся, держи! Правда, мелконькие карасики, но навар будет. Навар гарантирую.

— На какую удочку поймал, батя? — спросил Тимофей. — На медную?