Альберт Усольцев - Есть у меня земля

«Не эту ли фотку имел в уме Лешка, когда говорил, что Вадька-эвакуированный «вставит промеж нас папку*. Силен здесь Степа! Ой, силе-е-ен…»

Хрумканье фуганка под крышей затихло, видно, Лешка управился с доской, на сеновал улез.

Соля сорвала со стекол желтую и ломкую от солнца газету, открыла створки. Потянуло ночной прохладой, влажной, вязкой, звучной от комариного гуда. Быстро пристроила на створки марлю: налетит комарье, сон не сон, всю ночь будешь отбиваться. А Гутя Куркина особенно не терпела комаров. Отмахивалась от них так, словно они были ядовитыми мухами. В предвоенные годы Гутя нет-нет да и упархивала по большим праздникам в район на танцульки. Но комариное отродье и там не давало житья. Вот Гутя и начала составлять противокомариную мазь: часть бензина, часть дегтя, часть колесной мази, часть хозяйственного мыла и еще разных разностей. Однажды ей все-таки удалось найти пугающий состав: колесной мази взяла две части и дегтя две. Ни один комар не подлетел к ней в этот вечер. Но и ухажеры тоже обходили стороной.

«Сегодня Гутьке не до комаров… Вон как суетилась вокруг баньки… Слушай, Солька, а чего тебе вечер одной куковать, пойди к ним, на чужое счастье издали посмотришь… и то хлеб!»

Соля отлила из полукорчажки в двухлитровую крынку, завернула ее в полотенце и вышла за ворота.

«Без приглашения-то нетодельно переться в гости, а? Все ж у них своя семья, свои дела… А, не объем, не опью, посумерничаем, и домой… Вечер-то вон какой, сказка! Не бока же належивать с такой рани!»

Так Соля успокаивала себя, придумывая предлог для захода к Куркиным. Но перед самыми воротами остановилась, рассердилась непонятно на кого: «Какой это повод, вечер? Хороша погодка, дак гуляй по улице, комаров корми, а нечего семейных людей беспокоить!» Хотела было совсем повернуть к своему дому, но не смогла, ноги будто приросли к земле.

«Че со мной творится, никогда такого не бывало… Стоко вечеров одной скоротано, стоко ночей одной ночевано, а сегодня… A-а, седни ж война кончилась… Погоди, Солька, какую чушь ты несешь? Как седни война кончилась? Для всех ее венец был в начале мая. В начале мая, Солька! В черемуховые холода!»

Соля помнила этот день. Собрались сеять. Накануне вечером в поле агрегаты вывели. Полдеревни жило на заимке, и письма первым делом почтальонка заносила туда. На заимке и оставалась на денную работу, в посевную дел невпроворот. И семена подработать, и подвезти их к сеялкам, и севачам помочь, тракторы опять же воду и солярку требуют, трактористы — горячий обед… Да мало ли куда руки сгодятся в посевную. Вот и подсобляла Соля по мере сил, получая негустую надбавку к почтальонскому минимуму. Да и не могла без людей в полупустой деревне день и вечер отводить. И ждали ее на заимке, чего там говорить: кто со страхом, кто с надеждой, кто просто с разговором. Новости районные Соля узнавала на почте первой, рассказывала селянам — худые или хорошие — во время обеда, который и в посевную, и в уборочную, и в сенокос назначался на одно и то же время, на полдень, двенадцать часов.

В первых числах мая, обманутая теплыми дождями и ласковым солнцем, распустилась черемуха. А с восьмого на девятое ухнул снег, самый настоящий снег, по-зимнему плотный. Поутру девятого на полях снег сошел, а в колках остался. Особенно красивы были черемуховые островки, будто сахарные головы, стояли они посередь дегтярных полей. Заваривай чай, бери щипцы, садись к колонку, откалывай сахарок по кусочку да и чаевничай, сколько душа желает. Черемушный дух, смешиваясь с запахом свежевыпавшего снега, кружил голову, будто это был не обыкновеннейший весенний воздух, а аромат неведомого доселе напитка, изготовленного за одну лишь ночь самой матушкой-природой.

Соля любила это чудо природы: снег на цветущей черемухе. И когда случалось такое, она подолгу стояла в белом безмолвии, даже своим дыханием боясь нарушить неземную красоту, хоть и была деревенской жительницей и хорошо знала, что такое черемуховые холода для личной огородной посадки, для общих колхозных полей.

Но в тот майский день Соля бежала бегом по сказочному окаменелому царству, она несла своим односельчанам два слова — кончилась война! Правда, прибежав на становье, она так и не сказала эти слова, а только сквозь слезы, запыхавшись, едва сумела произнести: «Девоньки-голубоньки-светлушечки…» И этого было достаточно. Весть о конце войны ожидалась как самая важная, самая великая. Ждали и те, чьи мужья, братья, отцы написали в солдатских треугольничках донельзя просто: «Ответа не шлите, потому как сам скоро буду дома», и те, кто получил «казенную» бумагу, до жути коротко сообщавшую, что ждать с фронта некого.

— Девоньки-голубоньки-светлушечки… — и все стало понятно.

Черемухозые холода скоро спрянули, ушли, и земля, словно очнувшись от глубокого обморока, зажила своей обычной жизнью.

В тот день, пожалуй, единственный в жизни, Соле захотелось побыть одной. Она ушла с заимки, ставшей вдруг шумной, веселой: нерабочая холодная погодка, весть о победе да наличие в деревенской лавке красного вина давали повод и возможность для веселья.

А Соля шла мимо оледенелых черемух и им, этим снежным черемухам, шептала: «Девоньки-голубоньки-светлушечки…»

…Так и не решилась зайти Соля к Куркиным. Больно уютно и неприкосновенно светилось оконце подсобной комнатушки, в которой по зиме хранилась разная разность — от кругляшей мороженого молока до старого комода, — а по весне и лету Гутей устраивался над кроватью полог. И не так жарко спать, дощатые стенки сеней быстрее выпускают денной жар и набирают ночную прохладу, и от комарья есть спас, мошкара набивается по какой-то непонятной привычке больше в дом. За коленкоровыми задергушками Соля четко различила силуэты Гути и ее мужа Матвея.

«Счастливые, — подумала Соля. — Хоть кто-то после этой войны остался счастливым — и то ладно…»

Повернувшись, она направилась к дому.

Под крышей резко белели доски, отфугованные Лешкой.

«Ишь ты, мужичок-комарик, дом сам перекрывать удумал!»

А с сеновала доносился ядреный, как у мужика, храп «комарика».

— Леш, перевернись со спины на бок, — сказала Соля.

— Щас, — сквозь дрему ответил сын. — Токо сон досмотрю.

Соля села на крыльцо, уже охолодавшее, скользкое от первой росы. «Надо же, какая ранняя роса, — подумала Соля. — Какая ранняя…»

Теплый летний вечер, спокойствие и лад в природе усиливали чувство одиночества, необъяснимой тоски. Никогда еще Соле не было так тяжело, как в этот предночной час, наполненный нудным комариным гудом, грустными трелями коростелей в лугах, дурным уханьем филина на пасеке, хлесткими хлопками выстрелов охотников на озеринах.