Альберт Усольцев - Есть у меня земля

Анисим Марковских присматривался к мудреным этикеткам на бутылках, читал их и тихонько оценивал:

— «Чинзано», пивал… Итальяшки, макаронники, придумали.

Шишигин сидел на лавке и смотрел на сыновей.

«Вот и собрались, — думал он. — Все к родному месту собрались. Тимоша-то как постарел! Лицо серое, глаза что норки кротовьи… А взгляд материн, материн взгляд… А Люся… Бой-баба! Всем взяла: и телом бела, и характером добра. Токо курит. Ни к чему женщине табак! Надо будет сказать Тимофею, чтобы приструнил…»

— За стол! Всех прошу к столу! — пропела тонким голоском Люся. — Каждый занимает свое любимое место. Папочка, вот сюда. Тимофей, по правую руку. Артем, по левую. Никола, к двери поближе, будешь мне помогать. Анисим Васильевич уже устроился. Полный порядок!

И все сразу расселись без шума и суеты, хоть и было тесновато, в углу, за пологом, стояла койка, у окна — старый диван, из которого выглядывали круглые кольца пружин, а перед самой дверью высился черный платяной шкаф, подаренный погорельцу Анисимом Марковских.

— Людмила, мне — кажется, нужно окно закрыть. Сквозит.

— Как скажешь, муж, так и будет. А будет по-моему. — И еще шире открыла створки подслеповатого окна на кухне.

Утром Шишигин промыл пол, добавил в воду укропа, чтобы перебить запах паленины. Но сейчас все-таки почувствовал: тянет из-за полога жженым пером. Достал из комода флакон с тройным одеколоном, его было на донышке. Люся открыла свою сумочку, черную, похожую на маленького крокодильчика, протянула духи:

— Вот, папочка, французские.

— Почем?

— Да какая разница, — сказала Люся и опять так рассмеялась, что ее похожие на мирабельки глазка чуть не поменялись местами.

Шишигин осторожно открыл флакон, понюхал, протянул неопределенно:

— Ах ты ягодка-малина…

Отдал духи Анисиму Марковских, сказав:

— От подушки палениной несет.

— Понятно, — сказал Анисим и опрокинул флакон над подушкой. Вернул Люсе красивый пустой пузырек.

Люся посмотрела на пустой пузырек и снова расхохоталась.

— Смешинку съела? — спросил ее Анисим Марковских.

Люся залилась еще громче.

— Чего смешного-то, — раздраженно и тихо сказал Тимофей, надеясь, что его услышит только жена.

— Действительно! — вмешался Никола. — Духи-то, Анисим Васильич, тридцатку стоят!

Тимофей осадил меньшака:

— Помолчал бы ты в тряпочку, мал еще.

— Тоже верно, — без обиды согласился Никола. — Яйца курицу не учат. Попробую молчать…

— Не обижай братана, — улыбнулся Артем. — У него киндер появился. Без свадьбы!

Тимофей не остался в долгу:

— Боюсь, Артем, тебя диссертация так доконает, что киндер твой не появится и после свадьбы.

Анисим Марковских как-то неловко заерзал на табуретке. Ему было неудобно еще и потому, что несколько оставшихся капель он употребил на свой затылок.

— Само собой, конешно, дороговато для наших мест, да ведь зато запах перебили, окаянные, — произнес Анисим Марковских, рассматривая свою ладонь, на которую тоже попала капля французских духов.

— Чистое розовое масло! — опять дал пояснение Никола.

Анисим Марковских смотрел на злополучную подушку: а не отжать ли из нее это чистое розовое масло.

— Какое масло-то? — спросил Анисим Марковских Николу.

— Розовое. Из цветков розы.

— А не врешь? Сливочное, подсолнечное… Оливковое в Италии пробовал.

Выручила Люся. Она подняла свою рюмку и защебетала:

— Милый папочка! Те годы, которые ты прожил, только начало…

— Ничего себе — начало, — не удержался Анисим Марковских. — Начало конца…

Все смотрели на Анисима Марковских. А он смутился и начал собираться.

— Пойду я, однако, к дому. Вот не язык, а черт знает что такое — обязательно не туда завернет. Через язык, будь он неладен, кривой я не раз впросак попадал. Не любитель и выступать с трибуны, боюсь ее, а один раз осмелел… Кочегаром когда в районной бане робил… Ну, пригласили меня на трибуну, вышел я и при всем народе лозунг провозгласил: «Коллектив райцентровской бани взял на себя обязательство в новом году обеспечить каждого жителя нашего рабочего поселка отличным помойным местом!»

За столом расхохотались.

Анисим Марковских и вправду встал, но Люся удержала.

— Ани-и-исим Васильич… Без вас мы от скуки помрем. День рождения ведь празднуем…

— И на самом деле, — согласился именинник. — Оставайся, Анисим, у тебя язык круглый, для веселья.

— Ну, если так, то посижу. Мне утречком-то по росе надо на службу. Сушь стоит, того и гляди, где-нибудь запластат. Давай, именинник, не томи народ — винцо выдыхается.

Шишигин неслышно поднялся, обвел взглядом своих сыновей и негромко сказал:

— Что там говорить, все ясно, думатся… Спасибо, сынки, что приехали, спасибо, родные. Первую рюмку за мать, за Лизавету… Все путем… Ну, с богом!

В самый разгар гулянки пошел дождь.

Анисим Марковских наигрывал на гармони и напевал частушки:

Никто не заметил, как подкралась туча, Окладником обложила она деревню и остановилась. Воздух сразу стал липким. Загустел туман. Он на некоторое время сделал дома, деревья белесыми. Дождь спустился в туман мягко, неслышно. Но вот ярко вспыхнула молния, и все стало на свои места: дома и деревья сразу потемнели. Застонали разбуженные грозой чибисы в лугах. Тревожно загоготали на реке гусиные стада.

— Маленький дожжок — крестьянину дружок! — приветствовал первые капли Анисим Марковских. — Ко времечку дожжок — хлеба отдохнут. Пшеничка выправится. Ягода соком нальется. И опять же нашему брату, пожарному, меньше опаски. А то чиркнул подковой сапога по камню — пожар! Точнее — загар, ястри его в шары-то! Никола, батя твой тут мне шепнул, будто оженился ты, а невесту, жену то есть, не кажешь? Почему?

— Долго объяснять, дядя Анисим. Мне не растолковать, да и вам не понять. У нас любовь особая…

— Космическая, — вставил Артем.

— Ага, вроде, — сказал Шишигин. — Он — на мопеде, она — в общежитии, Антошка — на недельном панционе. У каждого своя орбита. Вот и вращаются.

— Не пересекаясь? Я спрашиваю, орбиты-то их не пересекаются?

— Как же не пересекаются, — ответил Шишигин. — Коль Антошка появился…

— Вот у меня есть один сынок… Капитан военно-морской… На своей атомной лодке унырнет под воду, жена на берегу хоть волком вой.

— Там — армия, необходимость.

— Так ведь он, стервец, и когда вынырнет, на сухом месте появится, то на супружницу Алену Архиповну ноль внимания, фунт презрения! А всю заботушку ей, этой, женского роду…

— Сударке? — спросил Шишигин.

— Папа, по-научному — любовнице, — пояснил Артем.