Мигулай Ильбек - Черный хлеб

— Нечего мне его бояться. Мне хоть бог, хоть черт — все равно правду скажу. Ты, верно, думаешь, что Каньдюку рыжие усы твоего мужа понравились, за них от угощает его керчеме? Держи карман шире! Нашла дурака! Ха-ха!

— Помилуй, Пюлех, спаси, сохрани, — зашептала женщина, глядя то на мужа, то на деверя.

— Что перед глазами торчишь? — заорал на нее Шеркей. — Не твоего ума дело, не твоего! Своей дочери я сам хозяин! За нищего отдавать не собираюсь! А ты, — он повернулся к Элендею, — не стоишь, не стоишь того, чтобы я тебя братом считал! Иди-ка вслед за своим Тухтаром!

— Ха! Значит, и меня выгоняешь? — с недобрым смешком спросил брат. — Уйду и без твоего приказа. Нечего мне делать в доме, где отец дочерью торгует! Но попомни, погубишь Сэлиме — сам себя погубишь! Клянусь!

— Убирайся! Убирайся! Нет у меня больше брата! Мучители, мучители вы все, а не родные! Вон! Вон!

— Не ори! Пупок с натуги развяжется! Не глухой я. И память у меня хорошая. Ты тоже не забудь свои слова! — Элендей шагнул к двери. У порога, не оглядываясь, бросил: — А если этот каньдюковский блюдолиз обижать тебя будет, сношенька, то пришли ко мне Ильяса. Так-то вот.

Шеркей долго не мог отвести взгляда от незакрытой двери.

Дни стояли солнечные, прозрачные. Остро пахло яблоками, ярко рдели рябины, протянулись между деревьями белые паутинки. Спокойной, мудрой красотой цвело бабье лето.

Несколько дней Тухтар не выходил из дому. Подолгу шагал из угла в угол, лотом бросался на кровать, зарывался лицом в подушку, впивался зубами в грубую ткань, чтобы не заплакать. Потом вскакивал — и все повторялось снова. Ночи напролет лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к гулкому, прерывистому биению сердца.

Как теперь Сэлиме? Сколько обидных слов пришлось ей выслушать от отца! Но чем она виновата? Полюбила Тухтара? А почему нельзя любить его? Разве злодей он какой, бесчестный человек, вор, грабитель? Нет, нисколько он не хуже других парней. Не хуже. Будет ли помнить его Сэлиме? Но за что ей помнить Тухтара? Только горе принес он ей. Пусть забудет, лишь бы счастливой была. Лучше бы не любила его Сэлиме. Страдал бы один. Раньше счастье было несбыточной мечтой, но судьба дала изведать его — и сразу же сказала: хватит! Словно в издевку так сделала.

А за что его оскорбил Шеркей? Тухтар всегда уважал этого человека, старался угодить ему во всем. Всякую работу делал на совесть, как для самого себя. И вот в награду за все — оскорбления, угрозы. Дрожал весь от ненависти, готов был разорвать Тухтара. И растерзал бы. Что ему было бы за это? «Подумаешь, — сказали бы, — одним голодранцем меньше стало, туда ему и дорога».

Но разве виноват Тухтар, что у него такая судьба? Не сам выбирал он ее. И у Шеркея, и у любого другого могли умереть родители.

На память приходили все старые обиды, сжимали сердце, выдавливали слезы.

Пес обеспокоенно крутился около хозяина, заглядывал в глаза, будто хотел утешить.

По ночам вспрыгивал на постель, тыкался влажным носом в лицо Тухтара, жалобно повизгивал. Тухтар обнимал его, тесно прижимал к себе, разговаривал с ним, как с человеком:

— Понимаешь, что мне больно? А вот люди не понимают. Вижу — хочешь успокоить. Сказать только не можешь. Один ты у меня во всем свете. Один.

Собака вздыхала, прижималась к Тухтару.

Когда Тухтар кормил своего любимца, тот долго не начинал есть, стеснительно оглядывался на хозяина.

— Не стесняйся, пестроухий! Ешь на здоровье, — успокаивал пса хозяин. — Я-то привычен к голодухе. А коль и сдохну — жалеть некому. Да и скорей отмучаюсь.

Чтобы хоть немного забыться, Тухтар пробовал заняться каким-нибудь делом, но все валилось из рук.

Не раз пытался Тухтар развеять тоску музыкой. Брал в руки гусли, начинал играть самое веселое, что знал. Но чем веселее была мелодия, тем больнее сжималось сердце…

Как-то утром в избушку заглянул Элендей. Тухтар старался ничем не показать, как тяжело ему. Пусть душа горит, только дыма бы не было видно. Кого трогает чужое горе?

Но разве проведешь Элендея! Да и не нужно быть особенно проницательным, чтобы заметить, каково сейчас Тухтару. Стоит только посмотреть на него: лицо заострилось, глубоко запавшие глаза лихорадочно блестят.

— Ишь, как извелся ты, парень, — сокрушенно покачал головой Элендей. — Не вешай носа.

— Да я и не вешаю, — вымученно улыбнулся Тухтар.

— Ну, то-то! Не будь мокрым цыпленком! — Гость похлопал его по плечу и доверительно сообщил: — С ней говорил. С глазу на глаз. Умирает без тебя. Да что я тебе об этом толкую! Сам лучше меня знаешь. Эх, молодежь, молодежь! Не робей только. Не кто-нибудь, а я твой сват. Все по-нашему повернем. Не сомневайся.

Сват Элендей убеждает не сомневаться?

Тухтар немного оживился. Посидели, поговорили о всякой всячине. Элендей попросил помочь ему выкопать картошку и, пока не испортилась погода, съездить в лес за валежником. Тухтар с радостью согласился.

— Главное, не засиживайся в своей норе, — посоветовал на прощание сват. — Прогоркнешь, как кислое молоко.

Не сразу понял Элендея Тухтар. Ввела его в заблуждение внешняя суровость, резкость этого человека. А душа у него, оказывается, добрая, отзывчивая. Может, и о других людях Тухтар судил неправильно, как и об Элендее? Права, наверное, Сэлиме, которая всегда говорит, что не нужно сторониться людей, жить, отгородясь от них. Но что же поделаешь, с детства был Тухтар недоверчив, как запуганный зверек, который во всем видит опасность, даже звука собственных шагов, своей тени боится.

Почему-то вспомнился Палюк. Вот человек! Никого не страшится — ни богачей, ни начальства. Даже с каторги убежал. А Тухтар Шеркея испугался. Нет, дорогой дядюшка, неизвестно еще, как сложится дело, вон и Элендей говорит, что все повернем по-своему. Поупрямишься малость — и согласишься. Какой же отец захочет разрушить счастье своей дочери?

Целый день Тухтар хлопотал по хозяйству. Перед вечером, когда он только кончил чистить яму для картошки, пришла Сэлиме.

— Это ты? — не веря своим глазам, прошептал Тухтар. Сэлиме решилась навестить его!

— Не ждал?

— Нет. Мечтать даже не мог об этом. Как же это ты? Ведь отец…

— Да так вот, взяла и пришла.

— Ну, идем в избу. Гляжу на тебя и не верю. Словно снишься ты мне.

— Руки помой, — улыбнулась она. — Целый пуд грязи на них.

Не отводя друг от друга сияющих глаз, подошли к двери. У порога стояло ведро с водой.

— Давай-ка, подставляй ладони!

Сэлиме взяла ковш, Тухтар начал умываться. Руки давно уже были чистыми, но он все мыл их и мыл. «Приятно ему, что я поливаю», — подумала Сэлиме, и глаза ее стали еще лучистее.

Войдя в дом, она сразу заметила новый шкаф.