Мигулай Ильбек - Черный хлеб

— Пастух? И вдруг свой человек?

— Что же тут зазорного?

— Не говори, не говори! — прошипела Шербиге. Остренький язычок ее несколько раз, будто змеиное жало, облизнул потрескавшиеся губы, в уголках которых белела пенистая слюна.

— Будем-ка поучтивее! — сказала побледневшая хозяйка. — Не говорят так грубо перед хлебом.

— Потому и говорю так, птичка, ласточка моя, что сижу перед хлебом. — Ворожея задергала головой. — Не приваживай этого ворона, не приваживай! Насквозь его нутро вижу. Зло в нем. Зло! Так и кипит, так и пузырится. И как только терпите вы его в своем доме…

Тухтар выронил ложку, встал из-за стола.

— Сиди спокойно, Тухтар, — остановила его Сэлиме. — Если принимать к сердцу слова каждой дурехи, то и дня на свете не выживешь.

— Помолчи, Сэлиме! — оборвала ее мать. — Не учись у нашей дорогой гостьи.

— Ах, так! — взбеленилась ворожея. Она выбежала на середину комнаты и затопала ногами. — Кто, кто тебя от черной беды спас? Я! Я! А ты меня так за это благодаришь? Дурехой обзываешь?

Шербиге закатила глаза, широко распахнула рот, словно собралась крикнуть что есть мочи, но совершенно неожиданно заговорила почти шепотом:

— Бедняжка ты, бедняжка! У тебя такой избранный-суженый будет! Красавец — как на картинке! Богач — как в сказке! Он тебе нынче ночью приснится! Поверь моему слову! И замрет, замрет твое сердечко. Замлеет, растает, от счастья, как конфетка барская, в золотой бумажечке завернутая. А ты за одним столом с каким-то попрошайкой сидишь. И как не побрезгуешь только! — Шербиге втянула воздух, сморщилась, скосоротилась, сплюнула. — От одного духа помереть можно! Ворон, ворон! Падаль жрет, стервятину! У-у-у! Аж с души воротит.

— Ты что, сваха Нямася? — крикнула Сэлиме. Она встала, посмотрела Шербиге прямо в глаза. — Ежели так, то зря стараешься! Даром деньги он на тебя тратит. У меня есть человек, который станет моим мужем. И мне не нужно видеть его во сне. Вот он, со мной рядом сидит.

Шербиге выкатила глаза на Тухтара, протянула к нему руку, зашевелила скрюченными пальцами, словно хотела исцарапать его.

— Ну что ты, тетя Шербиге, — робко проговорил он. — Ничего я не делал тебе плохого. Зачем же ты меня так позоришь?

— Не смей, не смей сюда ходить! Найди себе такую же, как сам, что будет падаль лопать! Не то, не то…

— Хватит пугать! — хлопнула ладонью по столу Сайдэ. — Ходил к нам Тухтар и будет ходить! Так и передай тому, кто нанял тебя. Все.

— Слыхала? Не загородить тебе моей дороги, тетка Шербиге!

— С каких это пор стала я тебе теткой? Оборванец ко мне в племянники просится! Знай, придешь еще раз в этот дом — сразу окочуришься! А весной уже сквозь твои кости белена прорастет. Помни!

— Убирайся отсюда, мерзкая ведьма! — Сэлиме выбежала из-за стола, распахнула дверь. — Вон! Чтобы мимо дома не проходила никогда!

— Ой, ой, ой! — завопила ворожея, как будто ее ударили. Подобрав юбки, она выскочила во двор.

Сэлиме старательно закрыла дверь и хорошенько вымыла руки.

Валить лес — дело нехитрое, но требующее сноровки, а у Шеркея ее не было. Да и много ли наработаешь с Тимруком! Пришлось обратиться за подмогой к соседям — Пикмурзе и Игнату Аттиля. Они не отказали.

Делянку Узалук дал не так далеко от деревни, в старом сосняке около Алатырской дороги. Поехали на двух долгушах: на передней — Шеркей с сыном, на второй — помощники.

Вскоре добрались до избушки, где жил работник Узалука долговязый Сандыр. Он встретил Шеркея радушно, как давнишнего друга, хотя раньше они никогда не были близко знакомы, а добродушием и обходительностью лесной сторож не отличался. «Пес цепной», — говорили о нем я деревне. «Значит, кого как нужно принимать, — самодовольно подумал Шеркей. — Объяснил ему, знать, хозяин, что свой я человек».

Сандыр пригласил всех в избушку, выставил на стол большую миску с вареным в мундире картофелем, нарезал хлеба, вскипятил в маленьком, лохматом от сажи чугунке чаю.

— Один здесь кукую. Баба с ребятней в деревне, — объяснил он, извиняясь за скромное угощение.

Подзаправившись, отправились на делянку. Впереди, низко наклонившись вперед, шагал Сандыр. Длинные руки его почти касались земли. Они были согнуты в локтях и напоминали большие клещи, которыми сторож вот-вот схватит какое-нибудь дерево и выдернет с корнем.

— Сколько пил прихватили? — спросил он. — Только одну? Маловато. Время-то ненадежное. Может сразу разнепогодиться. Тогда завязнешь тут с бревнами.

Шеркей встревожился: как это он промахнулся, только одну пилу взял. Ведь и правда можно лес погноить.

— Не горюй, — успокоил его сторож. — Подыщу, я тебе двух помощников с пилами. Дашь им с пудик муки или крупицы. В шесть рук быстрехонько управитесь.

Шеркей, как только услышал о пудике, приуныл.

— Чего раздумываешь? Не прогадаешь, не бойся. С лихвой окупятся твои затраты. Пожалеешь — больше добра потеряешь.

— Ладно, ладно уж, — промямлил Шеркей со вздохом.

Сандыр велел обождать и скрылся в чащобе. Вскоре он появился в сопровождении здоровенного верзилы, судя по внешности, мордвина.

— Одного только сыскал. Но ничего. Такой за семерых наворочает.

Мордвин утвердительно кивнул головой.

Опушка кончилась. Деревья стояли все тесней. Становилось сумрачно. Бойко стучал краснозобый дятел. Над самой землей со свистящим шелестом пронесся охотящийся за воробьями кобчик.

Сосны высокие, прямые, точно свечи, золотистые. На некоторых стволах комками засахарившегося меда бугрилась смола. Верхушки деревьев напоминали чувашские шапки. Шишки свешивались, как нарядные кисточки. Издалека виднелись алые, как капельки крови, ягоды шиповника. Кое-где броско белели стволы березок. Грустно выглядели эти веселые деревья среди строгих сосен и мрачно насупившихся елей. Стоять бы им на опушке в кругу подруг, поблескивать на солнышке белыми нежными ногами да перешептываться с игривыми ласковыми ветерками.

Над небольшим озерцом тяжело наклонился старый золотоголовый клен, похожий издали на усталого, измученного жаждой путника, который наконец добрался до воды и никак не может оторваться от нее.

Высоко, чуть не в рост человека, вымахала в некоторых местах осока. На пригорках толпятся тоненькие, хилые осинки. Сучья почти голые, стволы, точно мукой, присыпаны плесенью.

Миновали небольшую кочковатую полянку, перевалили через горку. Сандыр остановился.

— Вот твой лес, — сказал он и обвел рукой полукруг. — Распрягай лошадей.

— Весь, весь, что показал? — стараясь не выдать радости, переспросил Шеркей.

— Сказал же! — И сторож еще раз махнул рукой.

Шеркей внимательно огляделся. Вот это делянка! Не поскупился Узалук для своего человека. Понимает Шеркей, что обязан таким отношением Каньдюку: ведь это Каньдюк построил мостик, по которому идет теперь Шеркей. Сосны одна к одной, глянешь на макушку — шапка сваливается, сучков нет. Шеркей стукнул по одному дереву обухом топора, и оно зазвенело туго натянутой струной.