Вячеслав Шугаев - Избранное

Высота нравственных требований — вот постоянный и неизменный предмет художественного исследования Вячеслава Шугаева, и пусть чувство писательского пути не равновелико и не равнозначно совокупному нравственному поиску нашего современника, однако бесспорно, что оно пролегает в русле этого нравственного поиска, черпает в нем свое содержание и обогащает его своим ответным содержанием, преломленным через художественное восприятие действительности. Поначалу Шугаев как-то меньше щадил своих героев и меньше щадил читателя, отсюда и шли категоричность нравственных требований героев, жесткость авторской позиции и сюжетная завершенность конфликтов. Постепенно максимализм внешних требований уступает место в его произведениях максимализму требований внутренних, и нравственный поиск героев при всей кажущейся его незавершенности обретает все более глубокое содержание, размыкаясь на широкий диапазон нравственных исканий нашего современника.

Дружба, если это не просто приятельство или сообщничество, любовь, если это не просто «оборонительный и наступательный союз против всех», есть чувства, предполагающие предельную требовательность к себе и друг к другу.

Мы порой слишком фетишизируем коллектив. Да, безусловно, коллектив помогает личности реализовать себя, но коллектив — всего лишь хранитель нравственных норм и жизненных обычаев, и если человек опускается ниже этих норм или если внешне проявляет себя так, что окружающим кажется, будто он опустился ниже этих норм, то в этом случае и возникает конфликт между коллективом и одним из его членов. Нет, коллектив вовсе не нивелирует личность, в своих требованиях он как бы учитывает потенциальные возможности каждого, но… только учитывает. Так, к примеру, Лев Толстой, опубликовав первые произведения, обнажил свои потенциальные творческие возможности и взял своего рода моральные обязательства перед широкими читательскими и литературными кругами и поэтому в дальнейшем без урона для собственного престижа писать хуже уже не мог, вернее, не имел морального права.

Таким образом возникает ответственность личности перед коллективом и ответственность коллектива перед личностью. Да, коллектив как бы наложил на молодого Льва Толстого обязательство писать «не хуже» и вправе был ожидать, что Лев Толстой будет писать «еще лучше». Но никакой коллектив никогда не мог предъявить такое требование: «Напиши „Войну и мир“!» Такое высокое, «невозможное» требование человек может предъявить себе только сам и еще его могут предъявить друг или любящий человек. Разумеется, в данном случае мы имеем в виду не конкретное написание «Войны и мира», а масштаб реализации собственного творческого потенциала.

Герой рассказа В. Шугаева «Помолвка в Боготоле» Григорий Савельевич, с точки зрения своего рабочего коллектива, вряд ли заслуживает каких-либо упреков, но вот более высокой моральной проверки он не выдерживает: дружбу он свел к приятельству, а любимая женщина отворачивается от него с презрением.

Григорий Савельевич — по образованию он врач — польстился в свое время на посулы и вот теперь вынужден заниматься административной деятельностью. Да, он еще надеется вернуться к живой врачебной практике, однако с каждым годом его надежды носят все более самоутешительный характер. И вот Григорий Савельевич встречает Ирину Алексеевну — врача не только по образованию, но и по роду своей деятельности. Возникшее поначалу робкое чувство к Ирине Алексеевне постепенно разрастается и в конце концов, встретив ответное чувство, обретает многие признаки настоящей любви.

Перед самым знакомством с Ириной Алексеевной, ну буквально за несколько минут до того, Григорий Савельевич признается своему бывшему однокашнику:

«Так вот. Администраторские учения мои очень и очень затянулись. Благодетель забыл все обещания, а я, по робости, не напоминаю. Сочиняю бумажки, проверяю больницы, разбираю жалобы. И все это по личным указаниям товарища Кашеварова. Превратил меня в бюрократического недоросля».

Воодушевившись собственными словами, Григорий Савельевич даже предложит тост «за перемены».

Во время этой запоздалой и в общем-то случайной исповеди появится Ирина Алексеевна, и Григорий Савельевич окажется вскоре на пороге новой жизни. Но он, так ждавший перемен, так ждавший какой-то новой жизни, этого порога не переступит, и лотом, когда он предаст свое чувство к Ирине Алексеевне, мы поймем, что вовсе не Кашеваров виноват в том, что Григорий Савельевич превратился в «бюрократического недоросля». Кашеваров — всего лишь конкретное внешнее обстоятельство, виноват же сам Григорий Савельевич, так рано капитулировавший перед жизнью. Когда-то он предал свое призвание, потом он предал свое чувство к жене, теперь он предал свое чувство к Ирине Алексеевне. Каждый раз, предавая самого себя, он что-то закрывал в себе навсегда и постепенно становился не только бюрократическим, но и духовным недорослем, неспособным по-настоящему откликаться ни на какие высокие чувства.

От произведения к произведению зреет писательское мастерство Вячеслава Шугаева. Тоньше и обусловленней становится психологический рисунок, богаче и одновременно емче вся образная структура его произведений. Шугаев всегда экономно относился к слову, поздние же его произведения (такие, как «Вольному воля», «Помолвка в Боготоле», «Арифметика любви», очерки об Александре Твардовском и Александре Вампилове, статьи о Бунине и Тютчеве) отмечены той высокой и самобытной культурой языка, которая позволяет говорить об обретении писателем индивидуального стиля, и этим стилем отмечены в полной мере не только последние его повести и рассказы, но и очерки, и публицистические статьи.

Но мы не случайно начали наш разговор с высказывания Вячеслава Шугаева о том, что в Сибири товариществу «служат преданно и неустанно, возвышая это служение до подвижничества». Нет, это все же не констатация достоверного факта, иначе не было бы у самого Шугаева зависти к товариществу бывших фронтовиков, иначе его произведения не заключали бы в себе столь острые и злободневные конфликты. Это лишь идеальное авторское представление о том, в какую сторону должны быть направлены нравственные искания наших современников.

Вероятно, прав окажется тот, кто скажет, что Шугаева более всего тревожит проблема отчуждения. Однако мы не ради упрощения разговора избегали этого современного научного термина. Как правило, «литература отчуждения» констатирует сам факт отчуждения, порой даже рассматривает его как единственно достойный человека XX века способ жизни, не ища никакого идеала за его пределами. Шугаев же рассматривает эту проблему с другой стороны, со стороны нравственного идеала, а сам факт отчуждения расценивает как духовное обнищание, не упрощая при этом сложных жизненных явлений и не избегая печальных житейских ситуаций.