Леон Иохвед - Две новеллы
- Название:Две новеллы
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Госиздат
- Год:1930
- Город:Москва-Ленинград
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Леон Иохвед - Две новеллы краткое содержание
Две новеллы - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Леон Иохвед
Две новеллы
Вечером в кленовой жаркой тени лежали на теплой земле Григорий Иваныч Белобородов, широкий старик с крупным ласковым лицом, и сапожник Бурменко.
Над домом шумели тополя.
Бурменко грыз желтыми зубами стебли трав и шумно отплевывался. Белобородов вглядывался в облака и медленно говорил:
— Все одно, что там на небесах, что здеся. Вон полянка к реке бежит и кони идуть. Идуть и идуть, а куда, до какой стоянки, не сказано нам.
Белобородова умилял неспешный лет седого облака в прозрачной сини неба. Ему всегда казалось, что это большой старик отходит на неспешный покой.
Он толкнул сапожника локтем: «чувствуй, мол».
Бурменко усмехнулся.
— Небеса и протчее. Это придумано все, чтоб глаз рабочий обмануть. Чтобы он глазом видел, чего брюхом не достает. Оттого и тополя вот и протчая дерьмо.
Григорий Иваныч ответил, шевеля курчавым массивом бороды:
— Неладно ты живешь, Бурменко. Главное, говоришь много. Тебе бы молчком прожить. Супротив жизни стоять нельзя и без пользы. Жизнь — она знает, что во что.
— Не могу, Григорий Иваныч. Вот лежу, к примеру, а внутри скопление. Прямо резь в мозгах. Окромя плохого, не видать света.
Бурменко встал:
— Зачем разное растение гадит землю? Клен — в нем польза, а эти — что баре. Я бы тополей со свету сжил. Никакой полезности, кроме вреда.
Больше говорено не было. Белобородов взялся за прорезиненный рукав шланги и пустил струю воды в вечерний воздух.
Бурменко пошел на соседний двор и спустился в подвал широкой каменной лестницей. На пороге накуренной и вспотевшей комнаты он остановился.
У подслеповатой старухи, сидевшей у окна, блеснули, как у кошки, глаза и дрогнул кустик сердитых волос на остром подбородке. Она живо поднялась и крикнула в темноту:
— Евдокия! Анна!
В комнату вбежали две женщины. Обе ухватились за Бурменко, повисли на минуту на нем, потащили к столу, на котором задыхался тусклый огонь. Бурменко жадно выпил сивуху, с трудом двигая одеревенелыми челюстями:
— Ух!
Он оттолкнул женщину с короной волос на голове и сказал.
— Теперь уйди.
Наливаясь гневом и угаром водки, закричал:
— Тополем, едри твою корень, лезешь. Башку расшибу: во… видала!
Глубокой полночью он возвратился в свой двор, над которым висел четырехугольник неба, точно вышитая сумеречными шелками скатерть. Он тихо крался вдоль стен, стараясь слиться с их мрачной неподвижностью. В тишине послышалось движение, как будто кто-то расправил руки до хруста и потянулся вверх, к простору.
— Тополя!
Бурменко полоснуло по сердцу.
— Стер-рр-вы!!
Бетонный колодезь двора ответил глухо и загадочно:
— Р-рр-вы…
Бурменко бросился к ближайшему тополю. Он прокусил зубами кору. Пьяная ноздреватая пена заклубилась на его губах, и он упал. Небо повернулось над ним колесом и придавило его.
Очнувшись, он услышал голос Белобородова:
— Договорился, сучий сын.
Григорий Иваныч кряхтя поднял с холодеющей земли мычащего сапожника и помог ему стать на ноги.
Ветер врывался в ночные щели дома, злобно визжал и, обессиленный, плакал на острых круглышах ворот.
По краям зеленого четырехугольника, не залитого густой вязью цемента, стояли в зеленых доспехах четыре бессменных часовых.
Четыре тополя одиноко шумели верхушками в вышине, рассыпаясь шелестящим смехом. Тугой напор жизни гнал их вверх. Старый клен клонился все ближе к земле своим искривленным горбатым станом.
Сквозь окна тополя видели жизнь всех этажей дома. В подвале светились угасающие огни, и в их черных провалах метались искривленные спины и бледные лица.
В окнах средних этажей горел голубой фарфор. Обилие света создавало впечатление светящегося моря, по которому плывет темный силуэт корабля с огнями на корме и мачтах.
Над верхним этажом стыли синие плечи неба. К ним тянулись в буйной игре тополя.
В то утро, когда они перешагнули последний этаж дома, готовясь последним усилием приподнять клочок неба на своих плечах, раздался первый гром канонады. В воздухе засвистели на разные голоса снаряды. Оконные рамы полетели вниз на асфальт тротуара, разбиваясь на тысячи голосистых осколков. Шрапнель выла над домом. Цепные псы-пулеметы хрипели на крышах, отвечая горячим лаем на лаи своих враждебных братьев. Гудели бронепоезда, и их тяжелый гул сотрясал город. На перекрестках, скосив в бешенстве глаза, шли лобастые дома и площади войной друг на друга. Кирпич зданий запрудил улицы. Обрывки лая, глухой крик, истерический плач стучались в стены дома.
Дом опустел.
Бурменко критически оглядел почерневшие кресты рам, небо в клочьях и буркнул про-себя:
— Хозяина не стало. Самому доглядеть надо. На Григория надежда плохая.
Бурменко привел своего товарища, белокурого великана Пифлакса, и вместе с ним штурмовал квартиру старого инженера Перчихина.
Женщина с остатками пудры на носу молча преградила им путь. За ее спиной надорванным басом говорил инженер:
— Господа, нельзя же так. Ведь я служащий, рабочий умственного труда, как и вы. Правовые нормы федерации не допускают самовольного вторжения в квартиру, к тому же закупленную мною. Квартира паевая, господа.
Бурменко весело ответил:
— Не сомневайся, Пифлакс, орудуй без всякого. Мой ответ.
Средний этаж заняла семья Чернова — столяра с колючими глазами.
В верхнюю квартиру вселился заводской электромонтер Хейвуд, рабкор и общественник. На Бурменко печатная газета действовала ошеломляюще. Он всегда читал ее не столько глазами, сколько пальцами правой руки, придерживая ими буквы, чтобы они не убежали. Он встретил Хейвуда молчаливым одобрением как представителя пролетарской печати.
Через неделю он собрал всех новых жильцов у старой замшелой скамейки. Немые свидетели собрания — тополя — стояли независимые, как и раньше, и зеленая радость жизни шумела в их верхушках.
К Бурменко вернулся дар речи:
— Растут без спросу… На дрова их распилить по случаю топлива.
Хейвуд мечтал. Воздух гулкого лета заполнил радостью его грудь, и тополевый лист, за которым приятно следить суженному зрачку, напомнил ему далекое детство, когда он тайком пробирался в сад польского графа, пана с золотыми усами, и рвал запретные яблоки в розовые зори по утрам.
Хейвуд не согласился с Бурменко.
— Разобьем здесь лучше садик, товарищи. Детей же наших некуда деть.
Бурменко плюнул на сапог Пифлакса.
— Трудящему от тополей пользы не будет. Тени они не дают. Только мешают.
Чернов горячился:
— С Бурменко надо поменьше разговаривать. Он с малолетства дурной, как стадо баранов. До окончательного утверждения плана на общем собрании голоснем: за — трое, против — один, возражений не имеется.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: