Раиса Лыкосова - Встретимся на высоте

— Это аванс, — сказал Баянов. — Руки есть, ноги ходят, голова на плечах. Отработаете.

— Нет, не возьму.

Баянов пристально посмотрел на мать. Выражение не то обиды, не то неудовольствия обозначилось на его лице и тут же исчезло, уступив место улыбке.

— Будете решения правления ожидать?

— Чтобы по списку, как положено.

— Ну ладно. Утро близко. Начинаются дела. Закрывай амбар, — приказал кладовщику Баянов.

Натка завтракала с матерью подогретым супом, когда к Усаниным зашли Галина Фатеевна и Женя Травкина. Учительница принесла свеклу, а Женя завернула с новостями.

— Машина со склада увезла что-то! — запыхавшись, от самого порога зачастила Травкина.

— Знаю, зерно, сама там была, — сказала мать.

— А подвода что увезла?

— Какая подвода? Никаких подвод не было.

— Мать меня разбудила. Говорит, своими глазами видела. От складов по дороге на Танып сначала подвода проехала, мешками груженная. Потом машина, брезентом укрытая.

— Ну подвода, подвода, — сказала мать. — Мало ли кто и откуда может на телеге ехать.

— Ночью-то?

— Мало ли… Я недавно не на подводе, пешком ночью топала барахло менять…

— Так то пешком, а то на подводе, пойми!

Помолчав, мать сказала:

— Ох, Женька, честь ты и дозор, как говорит Баянов… Неужели каждый столб теперь подозревать?

— Да я чего… Сказала, что слышала. Может, и ничего, едет себе человек…

— Да-а! Дела… — выразительно посмотрела на мать учительница.

— Наталья, поела? Иди спать, — распорядилась мать.

Спать Натке действительно хотелось ужасно. Но в такой же степени хотелось дослушать разговор.

— Ночью едет груженая подвода, в правлении стоит мешок с горохом… — медленно проговорила учительница. — Мне кажется, Мария Степановна, есть у нас только один выход. Опечатать склады, перевесить все зерно. Каждое уходящее со склада зернышко своими глазами видеть.

— Вы что, Галина Фатеевна? Да разве нам двоим это под силу?

— Считайте, что нас уже трое. Только так узнаем, что везли на подводе. А может, и не только на ней. И троим не управиться. Надо народ привлекать к проверке, — помолчав, сказала учительница.

— Верно, Женя! Что это мы с тобой как в пустыне, все вдвоем да вдвоем бьемся? Разве же люди не помогут? Дело-то общее… — обрадованно заговорила мать.

— Ну надумали же!.. — всплеснула руками Женя.

Когда учительница и Травкина ушли, Натка, прежде чем уснуть, услышала еще один разговор.

— Все, кончились продукты. В доме хоть шаром покати… — пожаловалась матери баба Настя, растопляя на кухне печь. — Отведи от дома беду. Сходи к Баянову. Поклонись ему, черту сивому, в ноги. Сломи гордыню. Ради детей прошу, — орудуя громко клюкой, молила она мать.

Сидя за столом, мать с удивлением смотрела на бабу Настю.

— Запамятовали вы, мамаша, кто колхоз-то налаживал, — не сразу и негромко заговорила мать. — По ком кулачье-то стреляло. Если бы Ваня мог слышать сейчас ваши слова, стыдно бы ему стало…

На другой день, придя из школы, Натка застала в доме необычную гостью. У стола сидела тощая тетка Кия и вела беседу с бабой Настей. Разговаривали они в основном о хворостях и целебных травах, еще о том, как надо солить капусту. Беседовали долго, потом тетка Кия поднялась, попрощалась и уже от самых дверей сказала:

— Чуть не запамятовала. Вы б кто сходили, получили, что Маряше на трудодни-то причитается. Лександр Иваныч велел передать. Ну еще раз бывайте здоровы.

В тихий предмайский вечер, спускаясь с Синей горы к дороге, девчонки завернули в осинник. Грустный, горьковатый настой от мокрых крестов и осин мешался с пресным запахом талого снега и гнилостью перепрелой травы. Овраг и голое поле, отделяющие кладбище от деревни, дымились. Красное закатное солнце, застланное сизой мглой, просматривалось неясно.

— Дальше не пойду, — Валька остановилась у осевшего по краям глинистого бугра.

На кресте, грубо сколоченном из неошкуренных березовых жердей, сидели, нахохлившись, вороны.

— А я не боюсь, — оглядываясь на хмурые заросли осинника, бодро сказала Натка. — В родительский день бабушка водила меня сюда.

Валька тупо уставилась на березовый крест. Бледное лицо ее болезненно искривилось.

— Эх ты… Не боюсь… — голос Вальки задрожал от обиды. — Могилу деда Ивана не узнала!

Натка ближе подошла к березовому кресту. Вороны с громким гортанным криком поднялись и сели на соседнюю, еще совсем новую ограду. Немой умер в метель, когда до лесу невозможно было проехать, и бабушка с Толей сколотили крест из березовых жердей. Как же она не узнала его?

Соседнюю ограду кто-то сделал недавно. На буро-коричневой прошлогодней траве еще белела вокруг щепа. «Паньку положили рядом с Ванекой», — вспомнились Тонькины слова, и Натке стало не по себе. Ее будто кто окунул в темнеющую у ног снежную воду. Немного помолчали. Думали об одном — о том, какую трудную зиму пережили.

Девчонки снова вышли на дорогу. Туман сгущался. Солнце совсем потеряло очертания и было похоже на багровое зарево.

— А смотри-ко, кто там стоит, — показала вперед Валька.

На дороге, там, где начинался спуск в Крутой овраг, стояли человек и лошадь. На фоне красного неба они казались неестественно большими.

— Да ведь это Клавдя Шулятева! — с радостным криком девчонки помчались к подводе.

После тех памятных событий, когда замерзли Панька и Ванека и чуть не погибли Маряша и Женя Травкина, Клавдя ушла из кладовщиков и работала с Оней Налимовой вторым конюхом.

На Клавде, как всегда, черная стеганка, серый клетчатый полушалок, грубые мужские сапоги. Запряженная в дрожки худая белая лошадь, низко опустив голову, стояла рядом. Черная грива и белый круп лошади, одежда Клавди, дрожки, волосы, платки и пальтишки девчонок — все было в мельчайшем седом бисере.

— Вот березовый сок, — размахивая солдатской фляжкой, начала хвастаться Валька. — Вы нас ждали? — Валька примостилась на дрожки, рядом с коробом, наполненным мякиной.

— Слезь, Валя, — хмуро посмотрев на раскисшую дорогу, сказала Клавдя. — Лошадь и без того не идет. Всякий раз остановится, когда проезжаем кладбище. Остановится, посмотрит на отвороток и заржет.

— Это она деда Ивана забыть не может, — снова побледнев, проговорила Валька.

Девчонки поставили фляжки рядом с коробом и начали подталкивать дрожки сзади.

— Ну, Шайхула, будет! — Клавдя подергала вожжи, помахала ими. — Как еще лог проедем. Вода через мост пошла.

Шайхула по-прежнему стояла понуро, не шевелясь. Потом оглянулась на отвороток дороги и заржала. И грустное протяжное ржание ее печальным эхом отозвалось в ельнике.

Обычно летом по дну оврага сочилась ржавая вода. Берега этой лягушачьей протоки зарастали осокой и камышом. Сейчас по нему несся поток.