Сергей Сартаков - А ты гори, звезда

— Володя, я очень беспокоюсь за Иннокентия!

— Да, Надюша, да, — сказал Ленин, прислушиваясь к надсадному кашлю, с которым все еще никак не мог справиться Дубровинский. — В памяти у меня печальная судьба Ванеева. Точно такая же история, точно так же не щадил он себя. Анатолия сгубил сибирский Север. Для Иосифа Федоровича наш юг стал тоже совершенно несбыточен. А в Швейцарию, и с тем только, чтобы лечиться, он ни за что не поедет. Он хорошо понимает, что нужен здесь как член Центрального Комитета.

— Сейчас ему необходим хотя бы просто хороший отдых. Полное спокойствие, — заметила Крупская. — Лето нынче сухое, теплое.

— Да, да, — с оживлением подхватил Ленин, — в прошлом году, когда он все-таки полежал в финляндском санатории, ему стало значительно лучше. Надо заставить его вновь полежать!

— А попробуй заставь! — вздохнула Крупская. — Вам обоим настоящий отдых крайне необходим. Безлюдье, полное безлюдье, хотя бы недели на две, чистый воздух, сон и еда…

— Мне, Надюша, например, нужно только как следует выспаться, ничего больше!

— Послушай, Володя, наша милая «Дяденька», Лидя, давно уже настойчиво приглашает приехать к ним в Стирсудден. Абсолютнейшая тишина, лес, море, цветы, и не будет бесконечных набегов из Петербурга. Возьмем с собой Иосифа Федоровича. Ему побыть у моря тоже очень полезно.

— Гм, гм… Что же, Надюша, это идея! Выспаться, побродить по хрустящему песку возле моря, покататься на велосипедах — отлично! — Ленин потирал руки. — К тому же Лидия Михайловна — прекраснейший человек.

— Пишет: сейчас у них вся дача утопает в цветах. И море уже достаточно теплое, чтобы купаться. Свежий олений окорок…

— Да, да! Только, черт возьми, как все же от Питера оторваться? И надо бы непременно еще кое-что написать.

Богдановы стояли, дожидаясь их уже совсем на выходе из поселка, где открывалась красивая длинная поляна — обычное место вечерних прогулок. Подоспел и Дубровинский. Он дышал тяжело, нервно и все разглаживал рыжеватые свисающие усы. Крупская смотрела на него обеспокоенно.

— Вам плохо, Иосиф Федорович? — вполголоса спросил Ленин.

— Очень люблю смотреть на закат с этой поляны, — сказал Дубровинский. Он сделал вид, будто не расслышал вопроса Владимира Ильича.

Солнце почти совсем скрылось за дальним леском, осталась только маленькая золотистая полоска. Она как бы покачивалась и становилась то чуточку шире, то вовсе узенькой. Потом сразу исчезла. И небо начало медленно наливаться густой багровой зарей.

Богданов указал пальцем туда, где спряталось солнце.

— Какая гармония! Какой равномерно работающий механизм у природы!

— Заря будет цвести всю ночь напролет, перемещаясь к востоку. Так будет продолжаться еще недели две, — проговорила Крупская.

— Люблю белые ночи, — отозвалась Наталья Богдановна.

— Мне почему-то сегодня вспоминается Сибирь. В Шу-шу-шу белых ночей не бывает, но закаты, знаете, там великолепнее здешних. Зачаровывают! — сказал Владимир Ильич. И улыбнулся чему-то далекому. — Помню, на озере Перовом однажды так на закат загляделся, что не заметил роскошнейшего селезня под самым носом — выплыл из камышей. Сосипатыч не выдержал, бабахнул из своего скрадка. Под большим углом. А потом прибежал перепуганный: не хлестнула ли дробь и по мне? Ружье у него, так сказать, особой «широтой взгляда» отличалось.

— А вы замечаете, какая величавая тишина устанавливается в природе сразу после того, как скроется солнце? — спросил Богданов, не отрывая взгляда от горизонта.

— Замечаю, — сказал Ленин. — Так же, как замечаю и совершенно противоположное. Иногда после захода солнца начинается сильный ветер. Природа не терпит однообразия.

— Она всегда очень изобретательна, — поддержала Крупская. — Посмотрите, лес — сплошная темная стена. А ведь каждое дерево в нем не похоже на другое.

— Это же самое можно сказать и о людях, — заметила Наталья Богдановна.

— Время течет, все меняется. Но в бесконечном круговороте природы тем не менее нет прямых повторений, — проговорил Дубровинский.

Богданов неопределенно покрутил головой.

— Мм… Разнообразие… Движение… Круговорот… А вечный ли и обязательный круговорот? — Он прищелкнул пальцами и, словно маятником, несколько раз качнул рукой, опустив ее вниз. — Толкните сильно, к примеру, качели. С угла на угол, как попало. Они вначале станут совершать достаточно разнообразные движения, но постепенно войдут в строжайший ритм, а затем наступит состояние покоя. Обязательное состояние покоя!

— Ну и что же из этого следует? — с любопытством спросил Ленин. И высоко поднял плечи. — Какие выводы делаете из всего этого, Александр Александрович? Кажется, не в первый раз я задаю вам подобного рода вопрос по сходным же случаям.

— Именно из этого только примера я не делаю еще никаких выводов. Но со временем реки и моря на Земле высохнут. Солнце погаснет. И сама Земля прекратит вращаться в ледяном пространстве Вселенной. Движение — теплота. Но поскольку в безднах пустоты мирового пространства царствует температура абсолютного нуля, то отдельные незначительные источники тепла — звезды — подчинятся своей судьбе: излучив все тепло, погаснут, остынут. Вселенная постепенно войдет в холодное, мертвое равновесие. Иными словами, движение полностью прекратится. В данном случае годится и пример с качелями. — Богданов уже немного сердился, слова его звучали сухо, недружелюбно. — А в должной форме, Владимир Ильич, мои теоретические взгляды на мироздание изложены в моих печатных трудах, которые вы читали и на которые я имел в свое время честь получить ваши опровержения.

— Так, — сказал Ленин, — все остановится, и это будет конец. Но по законам логики, которую и вы очень любите, если чему-либо предвидится несомненный конец, этому концу должно предшествовать и столь же несомненное начало. Ныне Вселенная находится в движении, чего не отрицаете и вы. Но вы утверждаете: движение полностью прекратится, наступит конец. Прекрасно! Давайте в этом случае обратимся к началу. Было начало? И кто же тогда, вначале, запустил, раскрутил, привел в движение всю эту громадину? — Ленин откинул голову, поднял руку, описывая ею большой круг. — Не будем сейчас призывать для разъяснений ни Энгельса, ни Канта, ни Гегеля, ни любезного вам Маха. Не станем сейчас забираться в самые глубины наших с вами философских расхождений. Ответьте, Александр Александрович, лично вы, и только на один этот простейший вопрос!

— Ах уж эта философия! — тоскливо воскликнула Наталья Богдановна. — Неразрешимый, надоедливый спор о творце! Проще верить в известного всем бога, чем искать какую-то равнозначную ему замену.

— Наташа, не вмешивайся! — строго сказал Богданов. И вдруг просветлел, прищелкнул пальцами, найдя в словах жены что-то выигрышное для себя. — Владимир Ильич не впервые и в разных вариациях задает мне этот свой «простейший» вопрос, явно не надеясь получить на него столь же «простейшего» ответа, ибо я церковноприходскую школу закончил весьма и весьма давно. Что нам спорить о начале и конце мироздания? Таковых актов творения не было и не будет. Но я хотел бы знать, в свою очередь, кем и как определялась бы материальность мира и всех вытекающих из этого естественных законов, если бы не существовало человечества? По отношению к кому или чему мир был бы объективной реальностью?