Сергей Сартаков - А ты гори, звезда

Ленин раскатисто хохотал и говорил, что с ним тоже в библиотеках приключались забавные происшествия. Всего лишь пять лет тому назад в библиотеке Британского музея с него взяли официальную подписку, что он никак не моложе двадцати одного года. И лишь тогда допустили в читальный зал. Что поделаешь, английские правила! А насчет «Эмпириомонизма», так он весьма давненько приготовил Александру Александровичу свое «объяснение в любви».

Надежда Константиновна в таком же веселом ключе рассказала, как врач, первым определивший у нее заболевание базедкой, долго пенял ей: «В ваши годы — и такая с вами оказия!» А потом замучил расспросами о родственниках, близких и дальних, о перемене местожительства, о химическом составе воды, которую пила в разные годы, и, наконец, о таких обстоятельствах, которые не только к базедке, но и к медицине-то вообще не имеют ни малейшего отношения.

Поддерживая Крупскую, Дубровинский заявил, что «расспросный зуд» — профессиональная слабость любого врача. И привел в пример отправку по домам делегатов Лондонского съезда. Представителями в хозяйственной комиссии от большевистской фракции сидели рядом Литвинов и Отцов. К Литвинову кто обратится — раз, и готово! А Отцов не только спросит, куда и на какой транспорт приобрести товарищу билет, но закидает еще и вопросами, а с кем вместе намерен он путь держать, и где потом в России жить собирается, и есть ли родственники у него…

Все смеялись. Владимир Ильич хохотал громче всех.

— Вот, вот, именно: есть ли родственники! Без этого вопроса, ручаюсь, ни один врач не обойдется, о чем бы ни шла речь. И вы, Иосиф Федорович, попали, конечно, не к Литвинову, а к Отцову?

— Потому и рассказываю. А я ведь и жил с ним в одной комнате.

— Ну ничего. Отцову такое любопытство можно простить. Врач он, кажется, весьма неплохой.

Надежда Константиновна посмотрела на часы.

— Ого! Не пора ли…

— «Не пора ль, Пантелей, постыдиться людей…» — продекламировала Наталья Богдановна.

— Да, да, — подхватил Ленин, — «…и с молитвой за дело приняться. Промотал хомуты, промотал лошадей…» С удовольствием примусь за дело! Спать, спать! И сколько угодно!

Все дружно поднялись из-за стола.

— А я хотела предложить немножко другое, — сказала Крупская. — Если бы Иосиф Федорович и мы с тобой, Володя, сумели собрать самое необходимое за два часа, мы бы уже сегодня уехали в Стирсудден к Лиде и спать могли бы там. Лидия просто изнемогает от желания угостить нас оленьим окороком.

— Вот как? — несколько озадаченный, проговорил Ленин. — Разумеется, собраться за два часа нетрудно; когда надо, я умею собираться за пятнадцать минут. И поехать к Лидии Михайловне — превеликая радость. Но почему все же такая спешка?

— Женский каприз, — смеясь, сказала Крупская.

— Объяснение не годится, Надюша, — сказал Владимир Ильич.

— Ну тогда — необходимость.

— Это лучше, — заметил Дубровинский, — хотя и хуже.

Надежда Константиновна коротко рассказала о своем разговоре с молочницей.

— Гм, гм!.. — Ленин прищурился. — Ерунда! Серьезной опасности не вижу! Взять нас здесь — руки коротки! Хотя нет, разумеется, и причин тянуть, отказываться от свежего оленьего окорока. Вы как думаете, Александр Александрович?

— Полностью поддерживаю Надежду Константиновну, — заявил Богданов. — Уезжайте. Немедленно уезжайте. Сегодня у полиции руки коротки, завтра они могут вырасти. Или мы не знаем российской действительности?

— Черт возьми! Но Куоккала — удобнейшее место для связи с Питером! — сказал Ленин, расхаживая по комнате.

— Вы не можете, Иосиф Федорович не может, а мне пока ничто не мешает появляться даже в Петербурге, — проговорил Богданов. — В Куоккала для связи с Петербургом останусь я и Наташа.

Ленин еще походил, повторяя свое: «Гм! Гм!» Остановился. Наотмашь повел рукой:

— Едемте! Но это не бегство в испуге, это поездка на отдых. Вы готовы к такой поездке, Иосиф Федорович?

— Да, — ответил Дубровинский. — Времени, назначенного Надеждой Константиновной для сборов, мне больше чем достаточно. Только, кажется, Надежда Константиновна ошибается. Через два часа проходит поезд в сторону Петербурга, а не Гельсингфорса.

— Совершенно верно, — подтвердила Крупская. — Именно в сторону Петербурга.

И Ленин, смекнув, сразу же подхватил:

— Дорогой Иосиф Федорович, ну, разумеется, Надюша рассудила правильно! Коль ехать даже на отдых, так все равно обязательно соблюдать конспирацию. Да, да! Не только поэтому, но и поэтому, Наталья Богдановна, Александр Александрович, вы нам окажете честь — проводить до станции? И посадить — без «хвоста»! — в вагон.

— Проводим и отправим, — сказал Богданов. — Счастливого пути!

— Спасибо! — сказал Ленин. И потер руки. — Но знаете, Александр Александрович, все время сейчас меня сверлит-таки одна мысль: мы с вами должны еще обязательно скрестить свои «философские шпаги»! По-настоящему!

Через два часа они веселой ватагой, громко, на всю улицу разговаривая и перекликаясь, неся небольшие саквояжи в руках, направились к станции.

Ночь походила на день, было совершенно светло, только чуть прохладнее, чем с вечера. Полыхающая багрянцем заря переместилась над лесом. Теперь она горела на северо-востоке, в той стороне, куда нужно было ехать. И откуда пока что ожидался поезд на Петербург.

Холодный ветер «биза» гнал к берегу мелкую, отлогую волну, бросал ее на гранитную отмостку и заставлял взлетать вверх пыльными брызгами. Чугунные решетки, ограждавшие подходы к озеру, слезились. Под ними образовались широкие лужицы, и ветер накрывал их тонкой рябью.

По склонам гор, вдалеке охватывающих Женеву вместе с озером свободной подковой, медленно волочились клочковатые облака. Проплывали над городом. И тогда еще и сверху сеялась влажная муть, соединяясь с курящимся вдоль набережной туманом. Город казался безлюдным. Лишь иногда на короткое время в улицах появлялись одиночные пешеходы, спешащие куда-то по самым неотложным делам, катились редкие кебы с поднятым кожаным верхом.

— Д-да, Иосиф Федорович, погодка сегодня совсем не женевская, — проговорил Ленин, приподымая воротник пальто и раскрывая зонт. — Сожалею, что потащил вас на прогулку. Но, право, здесь зимой не всегда бывает так скверно, а мне хотелось блеснуть перед вами способностями гида, поскольку вы в Женеве первый раз!

— Погода действительно неважная, — подтвердил Дубровинский, принимая приглашение Ленина сообща воспользоваться одним зонтом. — Однако я, Владимир Ильич, не очень огорчен. Случалось попадать и не в такие оказии.

— А я огорчен чрезвычайно. Боюсь, не простудить бы вас. Может быть, нам лучше вернуться?